— Евгений Алексеевич, как бы вы оценили работу различных структур, созданных несколько лет назад, как считалось, для диверсификации экономики? Имеются в виду особые экономические зоны, Роснано, Российская венчурная компания, технопарки и так далее. Почему они пока не принесли ожидаемого результата?
— Все они пока работают в предварительном режиме, сам процесс перехода к инновационному типу экономики не начался. Он не начинается не потому, что перечисленные институты слишком слабы, а потому, что для этого перехода необходимо некое новое качество экономической и бизнес-среды. Вообще, отличие инновационной экономики от сырьевой, которая сложилась у нас, заключается по сути в трех главных вещах. Первое — это прикладной научный бизнес, которого в России пока вообще нет в силу примитивности ее экономики. А между тем в инновационной экономике как раз ему принадлежит ведущая роль: именно здесь самые крупные капиталы, самые большие финансовые потоки, самые богатые люди планеты. С этим связана и вторая составляющая — наличие рынка интеллектуальной собственности. Показатели этого рынка — продажи технологий, патентов, опытных образцов, товарных знаков — у нас меньше, чем в США, в тысячи раз, то есть по сути он у нас просто не сформировался. Как раз на его финансовых потоках и должен работать научный бизнес, чья главная продукция — это интеллектуальная собственность. Если нет рынка, значит нет и возможности ничего продать.
Наконец, третье — это так называемая постиндустриальная промышленность на базе технологий, когда в балансе промышленных предприятий интеллектуальная собственность составляет более половины стоимости активов. В России промышленные предприятия вообще не имеют такой структуры активов, поэтому они не могут служить рынком потребления для научного бизнеса. Все перечисленное вместе и составляет механизм модернизации современных развитых «инновационных» экономик. Мы же пока просто не владеем этим инструментарием и чем-то напоминаем школьника, который знаком с арифметикой, но пока не знает, что такое высшая математика.
— Почему же у нас процесс этого перехода так затянулся? Ведь постоянно идет законотворческая работа, взять хотя бы закон об инновационных предприятиях при вузах...
— Мы в комитете посчитали, что для того, чтобы законодательно обеспечить новый тип экономики, нужно изменить 113 действующих законов и принять еще порядка 10 новых. То есть один, или два, или даже пять законов погоды не сделают, речь идет о полной смене экономической среды. Я уже назвал три главных «кита» инновационной экономики, и в том числе прикладной научный бизнес. Чтобы он появился, с технологиями, с интеллектуальной собственностью должны научиться работать банки, страховые компании, судебная система, регистрирующие органы и так далее. Это затрагивает все базовые основы, определяющие экономическую среду. И такая «учеба» отнюдь не мгновенный процесс. Тем более что российской рыночной экономике всего 20 лет, в то время как в мире она формировалась столетиями. Кстати, к инновационной экономике мир пришел всего лишь в последние 25 лет, еще 30 лет назад ее не было в принципе. Нам предстоит пройти этот путь. Существующие сегодня инструменты — лишь некие зачатки, подходы к изменению типа нашей экономики, своего рода подготовительная работа.
Наиболее сильный и продвинутый из них — проект «Сколково», являющийся первой реальной попыткой сформировать в России прикладной научный бизнес. Для этого нужно время. Те же малые предприятия при вузах, о которых вы упомянули, это важный, но все же очень маленький элемент могучей инновационной машины. Если есть деталь, но нет самого механизма, то ничего работать не будет. В развитых странах аналогичные структуры действуют в условиях наличия финансовых потоков рынка интеллектуальной собственности. У нас, как уже было сказано, такой рынок не сложился, поэтому у малых предприятий при вузах нет финансовой среды, в которой они могли бы развернуть свою деятельность.
— То есть вы считаете, что «Сколково» — это нечто принципиально новое по сравнению со всеми предыдущими проектами, теми же особыми экономическими зонами технико-внедренческого типа?
— Я бы сказал так: это лабораторное занятие из следующего курса. Но это еще не система, потому что на первом этапе «Сколково» будет работать исключительно на экспорт. В современных условиях оно сможет продавать свою продукцию — интеллектуальную собственность, произведенную в России — только за рубеж. У нас пока отсутствует промышленность на базе технологий, а значит, и спрос на технологии. Однако на данном этапе это не так важно. Главное, чтобы был разорван порочный круг и наша наука начала постепенно работать на деньги, а не на саму себя. И уже затем нам предстоит посредством экономических стандартов развивать внутренний рынок промышленности на базе технологий.
— Каким вы видите путь перехода российской экономики на инновационный путь развития: либерализация и сокращение государственного вмешательства или, наоборот, активизация государственных усилий для развития приоритетных отраслей?
— Это зависит от того, что называть государственным вмешательством. Если речь идет о государственных деньгах, то с точки зрения инновационной, да и вообще рыночной экономики это самое вредное, что только может быть. Любое государственное финансирование автоматически означает снижение заинтересованности у бизнеса, который в отсутствие стимулов и рисков перестает развиваться, принимать самостоятельные решения. Роль государства должна выражаться в изменении правил игры, формировании инструментов, трансформации экономической среды. Однако повторюсь: это вопрос не одного закона или одного года, но минимум десяти лет тяжелого труда для всего бизнеса. Следует понимать, что торговля нефтью и торговля интеллектуальной собственностью — это два в корне различных занятия. Вряд ли удастся научить сырьевых бизнесменов вести инновационный бизнес. Фактически мы будем свидетелями создания нового предпринимательского класса, который понимает, что представляет собой интеллектуальная собственность, и умеет с ней работать. И уже вокруг этих людей появятся новые специалисты: бухгалтеры, экономисты, инженеры. Миллионы людей должны будут полностью изменить свою бизнес-профессию, а это длительный и непростой процесс.
— Согласны ли вы с мнением, что одного «Сколково» недостаточно и следует формировать целую сеть аналогичных проектов, где инновации также могли бы стимулироваться с помощью налоговых льгот?
— «Сколково» — это лишь первая попытка создать новый вид бизнеса, поэтому там и эксклюзивные условия налогообложения, эксклюзивная экономическая среда. Таких проектов не может быть много. Задача «Сколково» — научить первых российских бизнесменов торговать интеллектуальной собственностью, то есть заниматься прикладным научным бизнесом. Когда это произойдет, льготы, которые заложены в этот проект, можно будет распространить не только на другие научные центры, но и на всю экономику страны. Будет работать принцип: если ты занимаешься инновационным бизнесом, значит попадаешь в принципиально иную, приспособленную для такого бизнеса экономическую среду, а это больше, чем просто льготы.
— Если разделить цель перехода от сырьевой экономики к инновационной на несколько более или менее общих задач, как будет выглядеть план?
— Учитывая, что это задачи на перспективу минимум ближайших десяти лет, первоочередная — проект «Сколково», развитие прикладного научного бизнеса. Вторая задача связана с развитием инструментария интеллектуальной собственности и соответствующей институциональной среды. Третья — формирование нового типа промышленности на базе технологий с помощью экономических стандартов. Следующим после «Сколково» крупным проектом будет создание первых предприятий на базе прикладного научного бизнеса. В какой-то степени в этом русле лежат инициативы Председателя Правительства РФ по созданию особой экономической зоны в Тольятти.
Одна из ключевых составляющих, характеризующих постиндустриальную промышленность, заключается в том, что последняя основана на коротком цикле, в отличие от нашей экономики, которой свойственно большое количество моногородов с полным производственным циклом. Например, первое предприятие производит один вид комплектующих для автомобиля, второе, принадлежащее другому хозяину, — другой вид комплектующих, третье собирает автомобили и так далее. Получаем конгломерат из сотен предприятий вместо одного моногорода, привычного для индустриальной экономики. Переход к такой модели не будет простым: реально в России должны умереть многие устаревшие крупные промышленные предприятия, а на их месте — появиться сотни более мелких фирм с разными хозяевами, которые будут работать по-новому на базе новых технологий.
— Нефтяная отрасль по-прежнему системообразующая для нашей экономики. Насколько, на ваш взгляд, совершенен современный механизм изъятия природной ренты и следует ли повышать налоги для «нефтяников»?
— Как вы знаете, нефтяная отрасль формирует бюджет России на 50 процентов, а это очень высокая нагрузка, учитывая, что добывается нефть в довольно тяжелых природных условиях и рентабельность такой добычи значительно ниже, чем, например, в Саудовской Аравии. Ставка налогообложения и так достаточно высока. Главная проблема нефтяной отрасли заключается в том, что она не хочет модернизироваться. Простое повышение налогов автоматически сократит нефтедобычу и поступления в бюджет по соответствующим налогам. Уже сейчас мы реально не развиваемся: несмотря на наличие серьезных месторождений, за последние несколько лет не наблюдается заметного роста добычи нефти. И это не случайно: мы достигли предела механического наращивания налоговых поступлений и изъятия прибыли от нефтедобычи. Дальше необходимо принципиально менять саму структуру нефтяной отрасли, и здесь мы вновь выходим на более общую тему, связанную с трансформацией российской промышленности в целом. Здесь тоже должна появиться интеллектуальная собственность, технологии, которые вызовут коренную модернизацию добывающих и нефтеперерабатывающих предприятий. По отдельности, исключительно в нефтедобыче или, скажем, в автомобилестроении, этого сделать не получится, только в промышленности в целом путем постепенного изменения всех экономических стандартов.
— Реально ли добиться столь глубоких экономических преобразований в масштабах всей страны в течение одного десятилетия?
— Здесь нет ничего хитрого, через эти процессы прошел весь экономически развитый мир. В среднем страны переходили на новый тип производства в течение 20 лет. Однако в отличие от других стран у нас есть перед глазами готовые примеры, так что 10 лет — это вполне нормальный срок, можно управиться и быстрее. Другое дело, что нужно правильно оценивать масштаб предстоящих перемен. Это не просто пара новых законов или вновь образованных государственных корпораций, а настоящая экономическая революция.
