Вряд ли какая-либо другая война так глубоко задела и так широко взволновала купеческое сословие, как Отечественная война 1812 года. К началу царствования Екатерины Великой русское купечество, если так можно сказать, обросло весьма солидным экономическим «жирком», и хотя роль купцов в обществе значительно возросла, сами они считали себя социально ущемленными. Только Манифестом 1775 года купечество наконец освободилось от ненавистной подушной подати. Теперь оно платило ежегодный налог в размере 1% с «объявленного по совести» капитала. Окончательное оформление купеческого сословия состоялось с изданием в 1785 году Городового положения.
В любой войне шелест денежных купюр заглушает порой гром пушек. Отечественная война с самого начала приняла ясно выраженный экономический характер, и русскому купечеству пришлось смотреть на нее как на источник возможных экономических обогащений или разорения. К тому же армия Наполеона была нацелена в самое сердце купеческой Руси. Именно в Москве бился пульс торгово-промышленной жизни всей России, и из нее по всей стране разливалась экономическая энергия.
Русскому обществу, прежде всего дворянству, купечество рисовалось в малопривлекательном виде толстосумов, которых горячим словом патриотического убеждения надо было подвигнуть на дело щедрой благотворительности. Купечеству отводилась роль как бы финансистов патриотической войны. Уже в первые дни войны, по требованию государя, московское купечество и дворянство предоставило субсидии в 1 млн. рублей на покупку для армии тягловых волов.
Вот как описывает генерал-губернатор Москвы Ростопчин реакцию московских купцов на чтение царского манифеста о войне:
«Сначала обнаружился гнев, но когда Шишков (государственный секретарь) дошел до того места, где говорится, что враг идет с лестью на устах, но с цепями в руке – тогда негодование прорвалось наружу и достигло своего апогея, присутствующие ударяли себя по голове, рвали на себе волосы, ломали руки, видно было, как слезы ярости текли по этим лицам, напоминающим лица древних. За шумом не слышно было, что говорили эти люди, но то были угрозы, крики ярости и стоны. Это было единственное в своем роде зрелище, потому что русский человек выражал свои чувства свободно и, забывая, что он раб, приходил в негодование, когда ему угрожали цепями, которые готовил чужеземец, и предпочитал смерть позору быть побежденным».
Далее к собравшимся купцам вышел прибывший в Москву Александр I и «сказал им несколько лестных слов», а также известил их о решении формировать народное ополчение.
Тут же начался сбор пожертвований, и уже в первые полчаса было собрано 2 400 000 рублей. Многие жертвовали 20, 30, порой 50 тыс. рублей. Расставаясь с деньгами, говорили: «Получил я их от Бога, а отдаю Родине». Впрочем, было бы ошибкой считать, что русское купечество только жертвовало и пассивно ожидало развязки грандиозных исторических событий. Из этой пассивности оно было выбито прежде всего тем жгучим экономическим интересом, который представляла для него война. Она привела к резкому сокращению импорта, да и внутри страны перемещение товаров было затруднено по причине занятия неприятелем значительной территории. Это не могло не вызвать скачка цен буквально на все товары. Городские жители, численность которых составляла 1653 тыс. человек (4,4 % от всего населения России), винили в этом купцов.
В Петербурге пользовались популярностью следующие стихи:
Лишь с Англией разрыв коммерции открылся,
То внутренний наш враг на прибыль и пустился.
Враги же есть все те, бесстыдные глупцы,
Грабители людей, бесчестные купцы.
На сахар цену вновь сейчас и наложили,
Полтину стоил фунт, рублем уж обложили.
Простому обывателю, не отягощенному чтением трудов Адама Смита, трудно было разобраться, где кончается ответственность русских купцов и начинается влияние стихийных экономических факторов. Разумеется, пользуясь своим монопольным положением, купцы не преминули «взять» свой интерес в сложившихся экономических условиях.
Один из офицеров, возмущаясь корыстолюбием московских торговцев, писал, что ежели до войны сабля стоила 6 рублей, пара тульских пистолетов – 7–8 рублей, ружье – 11–12 рублей, а карабин – 15 рублей, то после воззвания императора по учреждению ополчения: сабля – 30–40 рублей, пистолеты – 35–50 рублей, а ружье или карабин дешевле 80 рублей и не укупишь.
На поставках в ополчение обмундирования и обуви нажились портные и сапожники, подняв цены в 3–4 раза. Может быть, тогда и появилась поговорка: «Кому война, а кому мать родна».
Сильный патриотический подъем, вызванный в русском обществе Отечественной войной, был как нельзя более на руку российскому купечеству. Развитие и усиление русской национальной торговли и промышленности было объявлено делом патриотическим и рассматривалось как крупный козырь в борьбе с Наполеоном.
Правительство осыпает русских купцов и промышленников знаками милости и внимания. Журнал «Северная пчела» с восторгом пишет, что купцы теперь не стыдятся своего «русского торга» и не только не выдают, как делали раньше, русские товары за заграничные, но наоборот, выставляют и подчеркивают, что они торгуют только русскими товарами.
В высшем русском обществе становится признаком хорошего патриотического тона покупать только русские товары и только в русских лавках. Иноземным товарам и иноземным купцам объявляется патриотический бойкот.
Но вернемся в осеннюю Москву 1812 года. Дело в том, что вплоть до совета в Филях большинство москвичей, в том числе и купцы, были уверены – Москву не сдадут. И когда началась массовая эвакуация, большинство телег было конфисковано для вывоза раненых и ценного казенного груза. Жители бросали свое имущество и уходили, забрав только то, что можно было унести в руках.
Декабрь 1812 года. Городской голова Ростова Великого купец М. Маракуев одним из первых описал Москву, оставленную наполеоновскими войсками: «Народу было уже много, но мест для жительства недоставало совершенно. Лавок для торговли тоже не было, все сгорели, а по площадям были настроены временные, деревянные, также столики и рогожки заменяли гостиный двор. Тут продавалось все нужное и ненужное, дурное и хорошее».
Цифры убытков, понесенных московскими купцами, поражают воображение. Каждый из них, возвратясь на пепелище, подавал на имя генерал-губернатора перечень уничтоженного имущества и его стоимость.
Пролистаем документы того времени.
Купцы первой гильдии:
А.А. Ценкер – потеряно имущества на 787 057рублей 50 копеек,
А. Корзинкин – 388 542 рубля 37 копеек,
И. Лобнов – 343280 рублей 00 копеек,
Макай Абдулов – 373 580 рублей 00 копеек,
П. Кожевников – 1 524 800 рублей 00 копеек.
Трудно сказать, насколько честно указывалась сумма, но скрупулезность в подсчете копеек вызывает уважение. Кстати, по распоряжению генерал-губернатора Москвы Ростопчина жителям, «разоренным неприятелем», полагалось содержание в сумме: 25 копеек – благородным и 15 копеек – разночинцам. Так что копеечка дорогой была.
Государство, истощенное войной, не могло в полной мере компенсировать купеческие убытки, тем интереснее приведенный ниже документ.
Свидетельство от Московского главнокомандующего Тормасова купцу Кузнецову о выдаче ему пособия за сгоревшее во время нашествия французов имущество.
«Предъявитель сего московский купец Гаврило Кузнецов имел в Москве, как о том московского обер-полицмейстера рапортом представлено, каменный двухэтажный дом, состоящий в Сретенской части, и Каменные лавки в Городской части на Красной площади между Никольских и Спасских ворот, которыя во время нашествия неприятеля сожжены, от чего потеря его Кузнецова с движимым имуществом простирается примерно до 120 тыс. рублей. Комиссией, учрежденной для вспоможения разоренным обывателям здешней столицы и ея губернии, назначено ему Кузнецову восемь тысяч рублей, во уверение чего дано сие свидетельство за подписанием моим, и с приложением герба моего печати в Москве июня 2-го дня 1815 г.
Главнокомандующий в Москве
Генерал от кавалерии
ТОРМАСОВ».
Вот что пишет в июле 1813 года своей родственнице фрейлина императрицы М.А. Волкова (ее воспоминания были использованы Львом Толстым при работе над романом «Война и мир»): «...Вчера и третьего дня я побывала в разных концах города. Везде идут постройки. Я ходила по лавкам. Они стали гораздо богаче, чем прежде. Можно достать вещи, каких в прежнее время нельзя было купить ни за какие деньги. Больше всего удивили меня фабрики, находящиеся как в городе, так и в окрестностях. Можно подумать, что посещение французов способствовало процветанию Москвы. Теперь здесь приготовляют материи не хуже заграничных...».
А как же выглядел купец, в первую очередь – московский? Он обстроился, поднял из пепла разграбленное и сожженное «басурманами» хозяйство. Гордо носит на Анненской ленте бронзовую медаль «1812 год». А вот каким, по воспоминаниям современников, он стал через десяток лет после описываемых событий.
«Ядро коренного московского народонаселения составляет купечество. Девять десятых этого многочисленного сословия носят православную, от предков завещанную бороду, длиннополый сюртук синего сукна, ботфорты с кисточкою, скрывающие в себе оконечности плисовых или суконных брюк. Одна десятая позволяет себе брить бороду, по одежде, по образу жизни, вообще во внешности, походят на разночинцев и даже дворян средней руки. Для русского купца, особенно москвича, толстая статистая лошадь и толстая статистая жена – первые блага в жизни... В экипаже сидит «поштенная» и весьма довольная собой борода, возле нее помещается ее дражайшая половина, разбеленная, разрумяненная, обремененная жемчугами, иногда с платком на голове и с косичками от висков, но чаще в шляпке и с перьями (прекрасный пол даже и в купечестве далеко обогнал мужчин по пути европеизма). Проходящие мимо купцы средней руки и мещане с удовольствием пощелкивают языком, смотря на лихих коней, и гордо приговаривают: вишь, как наши-то!».
В любой войне шелест денежных купюр заглушает порой гром пушек. Отечественная война с самого начала приняла ясно выраженный экономический характер, и русскому купечеству пришлось смотреть на нее как на источник возможных экономических обогащений или разорения. К тому же армия Наполеона была нацелена в самое сердце купеческой Руси. Именно в Москве бился пульс торгово-промышленной жизни всей России, и из нее по всей стране разливалась экономическая энергия.
Русскому обществу, прежде всего дворянству, купечество рисовалось в малопривлекательном виде толстосумов, которых горячим словом патриотического убеждения надо было подвигнуть на дело щедрой благотворительности. Купечеству отводилась роль как бы финансистов патриотической войны. Уже в первые дни войны, по требованию государя, московское купечество и дворянство предоставило субсидии в 1 млн. рублей на покупку для армии тягловых волов.
Вот как описывает генерал-губернатор Москвы Ростопчин реакцию московских купцов на чтение царского манифеста о войне:
«Сначала обнаружился гнев, но когда Шишков (государственный секретарь) дошел до того места, где говорится, что враг идет с лестью на устах, но с цепями в руке – тогда негодование прорвалось наружу и достигло своего апогея, присутствующие ударяли себя по голове, рвали на себе волосы, ломали руки, видно было, как слезы ярости текли по этим лицам, напоминающим лица древних. За шумом не слышно было, что говорили эти люди, но то были угрозы, крики ярости и стоны. Это было единственное в своем роде зрелище, потому что русский человек выражал свои чувства свободно и, забывая, что он раб, приходил в негодование, когда ему угрожали цепями, которые готовил чужеземец, и предпочитал смерть позору быть побежденным».
Далее к собравшимся купцам вышел прибывший в Москву Александр I и «сказал им несколько лестных слов», а также известил их о решении формировать народное ополчение.
Тут же начался сбор пожертвований, и уже в первые полчаса было собрано 2 400 000 рублей. Многие жертвовали 20, 30, порой 50 тыс. рублей. Расставаясь с деньгами, говорили: «Получил я их от Бога, а отдаю Родине». Впрочем, было бы ошибкой считать, что русское купечество только жертвовало и пассивно ожидало развязки грандиозных исторических событий. Из этой пассивности оно было выбито прежде всего тем жгучим экономическим интересом, который представляла для него война. Она привела к резкому сокращению импорта, да и внутри страны перемещение товаров было затруднено по причине занятия неприятелем значительной территории. Это не могло не вызвать скачка цен буквально на все товары. Городские жители, численность которых составляла 1653 тыс. человек (4,4 % от всего населения России), винили в этом купцов.
В Петербурге пользовались популярностью следующие стихи:
Лишь с Англией разрыв коммерции открылся,
То внутренний наш враг на прибыль и пустился.
Враги же есть все те, бесстыдные глупцы,
Грабители людей, бесчестные купцы.
На сахар цену вновь сейчас и наложили,
Полтину стоил фунт, рублем уж обложили.
Простому обывателю, не отягощенному чтением трудов Адама Смита, трудно было разобраться, где кончается ответственность русских купцов и начинается влияние стихийных экономических факторов. Разумеется, пользуясь своим монопольным положением, купцы не преминули «взять» свой интерес в сложившихся экономических условиях.
Один из офицеров, возмущаясь корыстолюбием московских торговцев, писал, что ежели до войны сабля стоила 6 рублей, пара тульских пистолетов – 7–8 рублей, ружье – 11–12 рублей, а карабин – 15 рублей, то после воззвания императора по учреждению ополчения: сабля – 30–40 рублей, пистолеты – 35–50 рублей, а ружье или карабин дешевле 80 рублей и не укупишь.
На поставках в ополчение обмундирования и обуви нажились портные и сапожники, подняв цены в 3–4 раза. Может быть, тогда и появилась поговорка: «Кому война, а кому мать родна».
Сильный патриотический подъем, вызванный в русском обществе Отечественной войной, был как нельзя более на руку российскому купечеству. Развитие и усиление русской национальной торговли и промышленности было объявлено делом патриотическим и рассматривалось как крупный козырь в борьбе с Наполеоном.
Правительство осыпает русских купцов и промышленников знаками милости и внимания. Журнал «Северная пчела» с восторгом пишет, что купцы теперь не стыдятся своего «русского торга» и не только не выдают, как делали раньше, русские товары за заграничные, но наоборот, выставляют и подчеркивают, что они торгуют только русскими товарами.
В высшем русском обществе становится признаком хорошего патриотического тона покупать только русские товары и только в русских лавках. Иноземным товарам и иноземным купцам объявляется патриотический бойкот.
Но вернемся в осеннюю Москву 1812 года. Дело в том, что вплоть до совета в Филях большинство москвичей, в том числе и купцы, были уверены – Москву не сдадут. И когда началась массовая эвакуация, большинство телег было конфисковано для вывоза раненых и ценного казенного груза. Жители бросали свое имущество и уходили, забрав только то, что можно было унести в руках.
Декабрь 1812 года. Городской голова Ростова Великого купец М. Маракуев одним из первых описал Москву, оставленную наполеоновскими войсками: «Народу было уже много, но мест для жительства недоставало совершенно. Лавок для торговли тоже не было, все сгорели, а по площадям были настроены временные, деревянные, также столики и рогожки заменяли гостиный двор. Тут продавалось все нужное и ненужное, дурное и хорошее».
Цифры убытков, понесенных московскими купцами, поражают воображение. Каждый из них, возвратясь на пепелище, подавал на имя генерал-губернатора перечень уничтоженного имущества и его стоимость.
Пролистаем документы того времени.
Купцы первой гильдии:
А.А. Ценкер – потеряно имущества на 787 057рублей 50 копеек,
А. Корзинкин – 388 542 рубля 37 копеек,
И. Лобнов – 343280 рублей 00 копеек,
Макай Абдулов – 373 580 рублей 00 копеек,
П. Кожевников – 1 524 800 рублей 00 копеек.
Трудно сказать, насколько честно указывалась сумма, но скрупулезность в подсчете копеек вызывает уважение. Кстати, по распоряжению генерал-губернатора Москвы Ростопчина жителям, «разоренным неприятелем», полагалось содержание в сумме: 25 копеек – благородным и 15 копеек – разночинцам. Так что копеечка дорогой была.
Государство, истощенное войной, не могло в полной мере компенсировать купеческие убытки, тем интереснее приведенный ниже документ.
Свидетельство от Московского главнокомандующего Тормасова купцу Кузнецову о выдаче ему пособия за сгоревшее во время нашествия французов имущество.
«Предъявитель сего московский купец Гаврило Кузнецов имел в Москве, как о том московского обер-полицмейстера рапортом представлено, каменный двухэтажный дом, состоящий в Сретенской части, и Каменные лавки в Городской части на Красной площади между Никольских и Спасских ворот, которыя во время нашествия неприятеля сожжены, от чего потеря его Кузнецова с движимым имуществом простирается примерно до 120 тыс. рублей. Комиссией, учрежденной для вспоможения разоренным обывателям здешней столицы и ея губернии, назначено ему Кузнецову восемь тысяч рублей, во уверение чего дано сие свидетельство за подписанием моим, и с приложением герба моего печати в Москве июня 2-го дня 1815 г.
Главнокомандующий в Москве
Генерал от кавалерии
ТОРМАСОВ».
Вот что пишет в июле 1813 года своей родственнице фрейлина императрицы М.А. Волкова (ее воспоминания были использованы Львом Толстым при работе над романом «Война и мир»): «...Вчера и третьего дня я побывала в разных концах города. Везде идут постройки. Я ходила по лавкам. Они стали гораздо богаче, чем прежде. Можно достать вещи, каких в прежнее время нельзя было купить ни за какие деньги. Больше всего удивили меня фабрики, находящиеся как в городе, так и в окрестностях. Можно подумать, что посещение французов способствовало процветанию Москвы. Теперь здесь приготовляют материи не хуже заграничных...».
А как же выглядел купец, в первую очередь – московский? Он обстроился, поднял из пепла разграбленное и сожженное «басурманами» хозяйство. Гордо носит на Анненской ленте бронзовую медаль «1812 год». А вот каким, по воспоминаниям современников, он стал через десяток лет после описываемых событий.
«Ядро коренного московского народонаселения составляет купечество. Девять десятых этого многочисленного сословия носят православную, от предков завещанную бороду, длиннополый сюртук синего сукна, ботфорты с кисточкою, скрывающие в себе оконечности плисовых или суконных брюк. Одна десятая позволяет себе брить бороду, по одежде, по образу жизни, вообще во внешности, походят на разночинцев и даже дворян средней руки. Для русского купца, особенно москвича, толстая статистая лошадь и толстая статистая жена – первые блага в жизни... В экипаже сидит «поштенная» и весьма довольная собой борода, возле нее помещается ее дражайшая половина, разбеленная, разрумяненная, обремененная жемчугами, иногда с платком на голове и с косичками от висков, но чаще в шляпке и с перьями (прекрасный пол даже и в купечестве далеко обогнал мужчин по пути европеизма). Проходящие мимо купцы средней руки и мещане с удовольствием пощелкивают языком, смотря на лихих коней, и гордо приговаривают: вишь, как наши-то!».
Игорь КРЫЛОВ
