Российская экономика совершенно непохожа на экономику развитых стран, поэтому в ней не работают так называемые невидимые силы. Поэтому для ее либерализации и дальнейшего развития необходимо буквально «хирургическое вмешательство» государства, считает профессор, доктор экономических наук Яков Моисеевич Миркин. Его интервью опубликовано в августовском номере журнала "Бюджет".
— Яков Моисеевич, Столыпинский клуб, в котором вы принимаете участие, обозначает себя как площадка рыночников-реалистов. Скажите, в чем отличие от сторонников других экономических идей? Есть рыночники-идеалисты?
— Я бы скорее говорил о рыночном фундаментализме, который усиленно двадцать с лишним лет натягивает на Россию «одежки», подходящие для развитых экономик. Однако они плохи для экономик, пытающихся уйти в быстрый рост, модернизацию, получить иное качество жизни населения.
Когда мы говорим о реалистичном либерализме, мы прежде всего понимаем, что такой либерализм должен отталкиваться от реальности. От того, чем стала российская экономика. А это не что иное, как экономика латиноамериканского типа, огосударствленная, существующая по модели обмена сырья за бусы, оборудование и технологии.
Очень большая экономика с финансовой системой, которая неадекватна ее размерам, размерам реального сектора. Экономика, которая полностью зависит от внешних факторов, от курса доллара, от внешних цен на сырье, от внешнего потока капитала. Наконец, это экономика, которая потеряла возможность производить простые вещи, и прежде всего средства производства. Мы выпускаем 250–350 металлорежущих станков в месяц. Степень зависимости в области технологий и оборудования, инструмента и электроники от импорта составляет 85–95 процентов.
У нас экономика, из которой 20 лет вывозится капитал, она центробежная, а не центростремительная. Российская экономика является уникальной по уровню офшоризации. Она стала операционным цехом: собственность, доходы, прибыль, имущество вывозятся за ее пределы. Странная, неправильная экономика, которая не соответствует цели создания развитой страны с высоким качеством и высокой продолжительностью жизни.
Стоит сказать и о финансовой системе. Здесь не только очень мелкие, но еще и деформированные финансы. Высокий процент по кредитам, избыточно большая налоговая нагрузка, вечно переоцененная национальная валюта, огромная волатильность, когда каждый год то кризисы, то бумы. Кроме того, высокая волатильность потоков капитала при нестандартно большой доле портфельных иностранных инвестиций вместо прямых. Более того, прямые иностранные инвестиции ведут себя здесь как портфельные.
Таковы исходные данные, от которых в своих целях должен отталкиваться реалистичный либерализм. Это все очень похоже на мир развивающихся экономик.
— Видимо, все-таки не всех развивающихся экономик, потому что это непохоже, например, на Китай.
— Конечно, это совершенно непохоже на Китай. Это похоже на Латинскую Америку, и глобальные инвесторы всегда нас принимали за Бразилию. Но сейчас мне кажется, что мы уже движемся от Бразилии в сторону Колумбии. И по набору рисков, и по тому, как упрощается структура экономики.
Что еще важно, так это то, что мы занимаем по продолжительности жизни 110-е место в мире. Люди дольше живут в Палестинской автономии, чем у нас.
— О чем говорит такая продолжительность жизни именно с точки зрения экономики?
— Это говорит о том, насколько достигаются ее конечные цели, которые как раз и заключаются в улучшении качества и увеличении продолжительности жизни. В ряде регионов у нас ожидаемая продолжительность жизни 64 года, это уровень беднейших африканских стран. Есть субъекты, которые можно назвать зоной национального бедствия, потому что там сокращается население, а экономика и социалка — все на минимуме, на уровне беднейших стран.
Наша цель — открытая социальная рыночная экономика, которая прошла модернизацию и обеспечивает высокие темпы роста, с высоким качеством и продолжительностью жизни на уровне первых десяти экономик мира.
