#59175# Андрей Яковлев – проректор Высшей школы экономики, директор Института анализа предприятий и рынков – говорит о проблемах модернизации и развития инноваций чрезвычайно предметно.
– Андрей Александрович, люди у нас и образованны, и креативны. А с инновациями плохо…
– Я бы не сказал, что инноваций нет. Наши исследования отражают специфику инновационных процессов, происходящих в России. Вообще, в бизнесе люди обыкновенно занимаются тем, что дает более быструю отдачу. Особенность российского бизнеса сводится к тому, что пока еще большую отдачу дают вложения в организационно-управленческие инновации, в упорядочение бизнес-процессов. Вложения в менеджмент сегодня приводят к большей экономии издержек, чем инвестиции в традиционно понимаемые инновации. Прирост производительности труда от правильной состыковки подразделений, от сокращения издержек получается больше, чем от инвестиций в науку, технику, НИОКРы. Это данность.
И российские фирмы осуществляют вложения в менеджмент вполне активно. Это отражает, например, довольно высокий индикатор сертификации по стандартам ISO – Международной организации по стандартам, которая находится в Женеве.
– Имеется в виду сертификация качества?
– Прежде всего – сертификация бизнес-процессов. Сертификация качества – это проверка отдельного товара, а сейчас очень часто такую проверку можно осуществить только в ходе практического использования этого самого товара. Простой пример – телевизор. Относительно потребительских товаров вопрос качества не стоит столь остро, но если речь идет о каком-то сложном производственном оборудовании, особенно в отраслях, связанных с безопасностью, – таких, например, как атомная энергетика, – то понятно, что проблема увеличивается многократно. И поэтому во всем мире в последние десятилетия сложились новые, дополнительные инструменты оценки, которые позволяют проверять не качество финального товара, а качество бизнес-процессов: насколько в процессе производства товара соблюдаются все необходимые требования технологии. Это касается не только высокотехнологичного производства, но и производства продуктов питания. Те же куриные окорочка в Штатах: проверяются не выборочные партии готового продукта, а то, как выращивают этих кур, чем их кормят, нет в ли корме пестицидов.
Так вот четыре года назад среди российских предприятий обрабатывающей промышленности, которые мы опрашивали, 34% имело сертификацию по ISO. Сейчас мы снова проводим такое исследование – по предварительным данным, такую сертификацию имеют 50% предприятий. Это, понятно, далеко не полный охват, но прогресс очевиден – 16% за четыре года. Хотя, наверное, можно было ожидать большего.
Внешне эти сдвиги, может быть, и не так заметны – особенно на фоне нефтяного бума, который сопровождался бурным ростом цен на другие сырьевые товары. В результате очень сильно ухудшалась структура экспорта. В 2003 году 70% приходилось на минеральное сырье, металлы и лес, а в 2007-м – уже 84%.
– Это естественно, если цены на сырье выросли в три раза.
– Да – то есть это не означает, что в других отраслях не происходило улучшений. Просто была такая конъюнктура.
А подвижки, в частности, выражаются в том, что фирмы, которые планируют на перспективу, занимаются реконструкцией собственных мощностей, покупают новое оборудование. Наше исследование показало, что осуществляли инвестиции 70% фирм. Из них 41% в качестве активных инвесторов, то есть хотя бы в один год из четырех последних лет они проводили крупные, по масштабам своего бизнеса, инвестиции. Другое дело – оставшиеся 30% фирм, которые ничего не инвестировали и давно должны были уйти из бизнеса, продолжают работать. Это наша центральная проблема.
– Инвестиции и подразумевают инновации, во всяком случае, какую-то модернизацию.
– У нас принято думать, что инновации связаны обязательно с космосом, IT, коммуникациями и так далее. Но технологические инновации возможны в самых разных отраслях. Скажем, пищевая промышленность не считается у нас областью высоких технологий, и ошибочно. Один раз у вас выросли замечательные помидоры, а в следующий раз – не очень. Это не устроит потребителя, то есть розничные сети, для них важен стандарт. Соответствовать стандарту позволяют биотехнологии. И сегодня у нас недостатки лабораторной базы преодолеваются через кооперацию наших ученых и предприятий с лабораториями Германии или Израиля. Возникает совместный продукт, который патентуется, в том числе и на Западе.
– Инновации в узком понимании – как изобретение чего-то принципиально нового – ведут к столь желанной диверсификации. Да вот, скажем, те же мобильные телефоны.
– Что касается диверсификации, то здесь проблема в следующем: у нас традиционно делается акцент на промышленность, в то время как во всем развитом мире промышленность – только часть экономики, притом не самая большая часть, и даже сжимающаяся. Все большую роль играют услуги, связь, транспорт. А у нас основную роль играет крупный, сверхкрупный бизнес, который близок к государству.
– Он всегда близок к государству.
– Да. Но проблема, как мы все знаем, в том, что у нас избыточная близость крупного бизнеса к власти перекрывает каналы поддержки малого бизнеса. Причем малый и средний бизнес просто в силу своих масштабов не может быть в деталях различим со стороны федеральных властей. Они слишком высоко, а он слишком маленький. С ним должны взаимодействовать региональные и местные власти, но для этого им нужна гораздо большая степень автономии, самостоятельности и ответственности, чем сейчас. Пока не будет изменена система межбюджетных отношений, все разговоры про поддержку малого и среднего бизнеса останутся разговорами.
Мы недостаточно эффективно используем свои преимущества в качестве человеческого капитала. Нужно создавать систему стимулов, чтобы люди с высшим образованием, идеями и креативным настроем могли себя реализовать.
– Какие это могут быть стимулы?
– В разных странах – различный опыт, который надо анализировать и оценивать, но который не всегда удачно реализуется на нашей почве. Из классических рецептов можно назвать бизнес-парки или технопарки, и у нас уже есть очень хороший научный парк МГУ, из которого выросло много IT-компаний. На мой взгляд, при вузах, не только технических, но и классических университетах, надо создавать такие структуры – чтобы вузы «обрастали» фирмами. Ограничение, которое сейчас действует, связанное с тем, что университеты и вузы, как бюджетные организации, не имеют право что-либо учреждать, – мне кажется, неправильное.
А институционально в этой ситуации идеальным был бы вариант, с которым я познакомился в Израиле. Там действует программа развития некоего «шлейфа» технологических фирм вокруг университетов. Программа выделяет гранты на несколько участников. Государство на венчурной основе вкладывает капитал в создаваемую компанию – дает деньги под идею. Есть люди, которые предложили идею и плюс к этому сами же и работают, получая не астрономическую зарплату первое время. Университет предоставляет площади, оборудование и оказывает институциональную поддержку. Создается, в нашей терминологии, закрытое акционерное общество. Если проект успешен, то государство из него выходит; частным участникам процесса предлагается опцион на выкуп государственных акций. А университету часто выгодно остаться в проекте и получать дивиденды. Студентам предоставляется возможность в этом проекте участвовать. По идее, похожую модель в Петербурге у нас реализуют ЛИТМО и ЛЭТИ, но прямого участия вузов там нет, их роль свелась к тому, что они создали технопарки. Беда в том, что все эти непрямые схемы страдают в плане долгосрочности. Искусственные барьеры мешают налаживанию нормальных экономических связей. Это проблема негибкости наших институтов. Может быть, сейчас что-то будет меняться в связи с переходом вузов в форму автономных учреждений.
– А что делать с нашими НИИ, которые могли бы быть и очень качественными, но работают больше на себя самих, на удовлетворение собственной научной любознательности?
– Проблема в том, что нет посредника, который мог бы высокие научные идеи, открытия и изобретения «приспособить» для реализации в бизнесе. Тут тоже есть любопытные вещи – например, сейчас есть проект Всемирного банка, который реализуется при участии Высшей школы экономики, – по анализу технологической диаспоры. То, что касается научной диаспоры, более или менее известно – это эмиграция ученых. Считалось, что на Западе они наукой же и занимались. На самом деле часть из них стала там заниматься технологическим бизнесом.
Скажем, как возникал Банголор в Индии, который за сравнительно небольшой срок сумел выйти на экспорт софта в размере 15–20 миллиардов долларов? В Индии было довольно немного сильных технических университетов. Но была элита, «воспитанная» англичанами. И оказалось так, что выпускники этих вузов оказались в самой Индии не востребованы – они были слишком квалифицированны для тогдашнего индийского бизнеса. Активно уезжали на заработки в другие страны, в частности в Соединенные Штаты. В Силиконовой долине таких выходцев из Индии оказало много. В ряде случаев они занимали в фирмах высокие позиции или создавали свои бизнесы. И на основе своих связей в Индии стали генерировать заказы на аутсорсинг – понятно, что стоимость труда в Индии была на порядок ниже, чем в Штатах. То есть в США многие программисты стали предпринимателями. И смогли использовать этот фактор на пользу развития собственной страны.
В Мексике уже есть – и продолжают создаваться – центры трансфера технологий. Туда приглашаются мексиканцы, имевшие успешный опыт ведения технологического бизнеса в Штатах, чтобы они, находясь в Мексике, искали фирмы, интересные для американцев, и выстраивали цепочки, используя свои связи в США. То есть втягивая мексиканские технологические фирмы в те процессы, которые в Штатах происходят.
Проект Всемирного банка – это обследование технологических диаспор для пяти стран: Индии, России, Аргентины, Мексики и Кореи. Кстати, для Кореи этот вариант не сработал, там такой диаспоры не оказалось. А Россия для них новая площадка исследования.
То есть можно реализовывать разные варианты и механизмы. Можно создавать условия для создания фирм при вузах. Можно пытаться задействовать людей, которые от нас уехали, стали успешными и которые, может быть, не готовы вернуться сюда, но могли бы использовать свои связи и здесь, и там.
Но для этого необходимо создавать условия. Есть федеральная целевая программа «Научные и педагогические кадры». Она ориентирована на развитие и воспроизводство научного и кадрового потенциала. С этого года открыт конкурс для наших соотечественников, уехавших за рубеж, работающих в науке и желающих сотрудничать с российскими партнерами. Там есть некие условия – человек должен не меньше двух месяцев проработать в России, у него должны быть наши студенты или аспиранты. Программа небольшая, но важно, что началось движение в эту сторону.
Источник: "Независимая газета"
– Андрей Александрович, люди у нас и образованны, и креативны. А с инновациями плохо…
– Я бы не сказал, что инноваций нет. Наши исследования отражают специфику инновационных процессов, происходящих в России. Вообще, в бизнесе люди обыкновенно занимаются тем, что дает более быструю отдачу. Особенность российского бизнеса сводится к тому, что пока еще большую отдачу дают вложения в организационно-управленческие инновации, в упорядочение бизнес-процессов. Вложения в менеджмент сегодня приводят к большей экономии издержек, чем инвестиции в традиционно понимаемые инновации. Прирост производительности труда от правильной состыковки подразделений, от сокращения издержек получается больше, чем от инвестиций в науку, технику, НИОКРы. Это данность.
И российские фирмы осуществляют вложения в менеджмент вполне активно. Это отражает, например, довольно высокий индикатор сертификации по стандартам ISO – Международной организации по стандартам, которая находится в Женеве.
– Имеется в виду сертификация качества?
– Прежде всего – сертификация бизнес-процессов. Сертификация качества – это проверка отдельного товара, а сейчас очень часто такую проверку можно осуществить только в ходе практического использования этого самого товара. Простой пример – телевизор. Относительно потребительских товаров вопрос качества не стоит столь остро, но если речь идет о каком-то сложном производственном оборудовании, особенно в отраслях, связанных с безопасностью, – таких, например, как атомная энергетика, – то понятно, что проблема увеличивается многократно. И поэтому во всем мире в последние десятилетия сложились новые, дополнительные инструменты оценки, которые позволяют проверять не качество финального товара, а качество бизнес-процессов: насколько в процессе производства товара соблюдаются все необходимые требования технологии. Это касается не только высокотехнологичного производства, но и производства продуктов питания. Те же куриные окорочка в Штатах: проверяются не выборочные партии готового продукта, а то, как выращивают этих кур, чем их кормят, нет в ли корме пестицидов.
Так вот четыре года назад среди российских предприятий обрабатывающей промышленности, которые мы опрашивали, 34% имело сертификацию по ISO. Сейчас мы снова проводим такое исследование – по предварительным данным, такую сертификацию имеют 50% предприятий. Это, понятно, далеко не полный охват, но прогресс очевиден – 16% за четыре года. Хотя, наверное, можно было ожидать большего.
Внешне эти сдвиги, может быть, и не так заметны – особенно на фоне нефтяного бума, который сопровождался бурным ростом цен на другие сырьевые товары. В результате очень сильно ухудшалась структура экспорта. В 2003 году 70% приходилось на минеральное сырье, металлы и лес, а в 2007-м – уже 84%.
– Это естественно, если цены на сырье выросли в три раза.
– Да – то есть это не означает, что в других отраслях не происходило улучшений. Просто была такая конъюнктура.
А подвижки, в частности, выражаются в том, что фирмы, которые планируют на перспективу, занимаются реконструкцией собственных мощностей, покупают новое оборудование. Наше исследование показало, что осуществляли инвестиции 70% фирм. Из них 41% в качестве активных инвесторов, то есть хотя бы в один год из четырех последних лет они проводили крупные, по масштабам своего бизнеса, инвестиции. Другое дело – оставшиеся 30% фирм, которые ничего не инвестировали и давно должны были уйти из бизнеса, продолжают работать. Это наша центральная проблема.
– Инвестиции и подразумевают инновации, во всяком случае, какую-то модернизацию.
– У нас принято думать, что инновации связаны обязательно с космосом, IT, коммуникациями и так далее. Но технологические инновации возможны в самых разных отраслях. Скажем, пищевая промышленность не считается у нас областью высоких технологий, и ошибочно. Один раз у вас выросли замечательные помидоры, а в следующий раз – не очень. Это не устроит потребителя, то есть розничные сети, для них важен стандарт. Соответствовать стандарту позволяют биотехнологии. И сегодня у нас недостатки лабораторной базы преодолеваются через кооперацию наших ученых и предприятий с лабораториями Германии или Израиля. Возникает совместный продукт, который патентуется, в том числе и на Западе.
– Инновации в узком понимании – как изобретение чего-то принципиально нового – ведут к столь желанной диверсификации. Да вот, скажем, те же мобильные телефоны.
– Что касается диверсификации, то здесь проблема в следующем: у нас традиционно делается акцент на промышленность, в то время как во всем развитом мире промышленность – только часть экономики, притом не самая большая часть, и даже сжимающаяся. Все большую роль играют услуги, связь, транспорт. А у нас основную роль играет крупный, сверхкрупный бизнес, который близок к государству.
– Он всегда близок к государству.
– Да. Но проблема, как мы все знаем, в том, что у нас избыточная близость крупного бизнеса к власти перекрывает каналы поддержки малого бизнеса. Причем малый и средний бизнес просто в силу своих масштабов не может быть в деталях различим со стороны федеральных властей. Они слишком высоко, а он слишком маленький. С ним должны взаимодействовать региональные и местные власти, но для этого им нужна гораздо большая степень автономии, самостоятельности и ответственности, чем сейчас. Пока не будет изменена система межбюджетных отношений, все разговоры про поддержку малого и среднего бизнеса останутся разговорами.
Мы недостаточно эффективно используем свои преимущества в качестве человеческого капитала. Нужно создавать систему стимулов, чтобы люди с высшим образованием, идеями и креативным настроем могли себя реализовать.
– Какие это могут быть стимулы?
– В разных странах – различный опыт, который надо анализировать и оценивать, но который не всегда удачно реализуется на нашей почве. Из классических рецептов можно назвать бизнес-парки или технопарки, и у нас уже есть очень хороший научный парк МГУ, из которого выросло много IT-компаний. На мой взгляд, при вузах, не только технических, но и классических университетах, надо создавать такие структуры – чтобы вузы «обрастали» фирмами. Ограничение, которое сейчас действует, связанное с тем, что университеты и вузы, как бюджетные организации, не имеют право что-либо учреждать, – мне кажется, неправильное.
А институционально в этой ситуации идеальным был бы вариант, с которым я познакомился в Израиле. Там действует программа развития некоего «шлейфа» технологических фирм вокруг университетов. Программа выделяет гранты на несколько участников. Государство на венчурной основе вкладывает капитал в создаваемую компанию – дает деньги под идею. Есть люди, которые предложили идею и плюс к этому сами же и работают, получая не астрономическую зарплату первое время. Университет предоставляет площади, оборудование и оказывает институциональную поддержку. Создается, в нашей терминологии, закрытое акционерное общество. Если проект успешен, то государство из него выходит; частным участникам процесса предлагается опцион на выкуп государственных акций. А университету часто выгодно остаться в проекте и получать дивиденды. Студентам предоставляется возможность в этом проекте участвовать. По идее, похожую модель в Петербурге у нас реализуют ЛИТМО и ЛЭТИ, но прямого участия вузов там нет, их роль свелась к тому, что они создали технопарки. Беда в том, что все эти непрямые схемы страдают в плане долгосрочности. Искусственные барьеры мешают налаживанию нормальных экономических связей. Это проблема негибкости наших институтов. Может быть, сейчас что-то будет меняться в связи с переходом вузов в форму автономных учреждений.
– А что делать с нашими НИИ, которые могли бы быть и очень качественными, но работают больше на себя самих, на удовлетворение собственной научной любознательности?
– Проблема в том, что нет посредника, который мог бы высокие научные идеи, открытия и изобретения «приспособить» для реализации в бизнесе. Тут тоже есть любопытные вещи – например, сейчас есть проект Всемирного банка, который реализуется при участии Высшей школы экономики, – по анализу технологической диаспоры. То, что касается научной диаспоры, более или менее известно – это эмиграция ученых. Считалось, что на Западе они наукой же и занимались. На самом деле часть из них стала там заниматься технологическим бизнесом.
Скажем, как возникал Банголор в Индии, который за сравнительно небольшой срок сумел выйти на экспорт софта в размере 15–20 миллиардов долларов? В Индии было довольно немного сильных технических университетов. Но была элита, «воспитанная» англичанами. И оказалось так, что выпускники этих вузов оказались в самой Индии не востребованы – они были слишком квалифицированны для тогдашнего индийского бизнеса. Активно уезжали на заработки в другие страны, в частности в Соединенные Штаты. В Силиконовой долине таких выходцев из Индии оказало много. В ряде случаев они занимали в фирмах высокие позиции или создавали свои бизнесы. И на основе своих связей в Индии стали генерировать заказы на аутсорсинг – понятно, что стоимость труда в Индии была на порядок ниже, чем в Штатах. То есть в США многие программисты стали предпринимателями. И смогли использовать этот фактор на пользу развития собственной страны.
В Мексике уже есть – и продолжают создаваться – центры трансфера технологий. Туда приглашаются мексиканцы, имевшие успешный опыт ведения технологического бизнеса в Штатах, чтобы они, находясь в Мексике, искали фирмы, интересные для американцев, и выстраивали цепочки, используя свои связи в США. То есть втягивая мексиканские технологические фирмы в те процессы, которые в Штатах происходят.
Проект Всемирного банка – это обследование технологических диаспор для пяти стран: Индии, России, Аргентины, Мексики и Кореи. Кстати, для Кореи этот вариант не сработал, там такой диаспоры не оказалось. А Россия для них новая площадка исследования.
То есть можно реализовывать разные варианты и механизмы. Можно создавать условия для создания фирм при вузах. Можно пытаться задействовать людей, которые от нас уехали, стали успешными и которые, может быть, не готовы вернуться сюда, но могли бы использовать свои связи и здесь, и там.
Но для этого необходимо создавать условия. Есть федеральная целевая программа «Научные и педагогические кадры». Она ориентирована на развитие и воспроизводство научного и кадрового потенциала. С этого года открыт конкурс для наших соотечественников, уехавших за рубеж, работающих в науке и желающих сотрудничать с российскими партнерами. Там есть некие условия – человек должен не меньше двух месяцев проработать в России, у него должны быть наши студенты или аспиранты. Программа небольшая, но важно, что началось движение в эту сторону.
Источник: "Независимая газета"
