— Владимир Петрович, наша страна, у которой богатая научная история, сегодня имеет сырьевую экономику, технологически отстает от развитых стран на несколько десятилетий. Как возродить науку в России? Что для этого необходимо?
— Принципиальный вопрос здесь — востребованность науки. В СССР наука развивалась и набрала тот уровень, который был признан во всем мире, благодаря тому, что на нее был спрос. И особенно со стороны оборонного комплекса, требовавшего реализации серьезнейших задач, которые решала наука.
Когда Академия наук выражала возмущение по поводу очень сильного сокращения финансирования фундаментальной науки, академик Ж. И. Алферов сказал: «Нам не деньги нужны, а задачи». И это действительно так: первична задача, а потом уже наука эту задачу выполняет. Если будут конкретные задачи, то тот, кто захочет их решить, найдет и отдаст науке любые деньги, как и было, кстати, в эпоху Советского Союза. Наука получала столько, сколько было нужно, недостатка в финансировании не было.
Чтобы построить инновационную экономику, прежде всего необходима постановка задач, а также четкое понимание того, что такое инновация: сегодня это понятие трактуется неверно. В Оксфордском словаре можно прочитать, что инновация — это «новый способ производства чего-либо». Если вы хотите решить задачу необычно, нестандартно, более эффективно, это требует каких-то новых подходов. Это и есть инновация, то есть новый способ решения поставленной задачи. А все остальное, в том числе научные разработки и изобретения — это ресурсы, которые должны обеспечить реализацию этой инновации. Наука здесь обязательно нужна, ее значение огромно, но она не создает сами инновации, наука обеспечивает их своими разработками. Инновации же рождают задачи, требующие нового способа решения, так как известные способы не дают нужного результата.
А сегодня вся политика направлена не на стимулирование и поддержку инноваций, а на создание инновационных ресурсов, то есть производство научных результатов, которые могут быть востребованы, а могут и не быть. Инновации невозможно делать впрок, они фиксированы во времени и пространстве. Прекрасно, что политическое руководство страны хочет развивать инновации, но сами по себе они не возникают, они нужны для выполнения конкретных задач: не научных, а экономических. А поставлены ли эти задачи? И созданы ли условия, при которых инновационное решение этих задач наиболее выгодно?
Вот я сейчас работаю в российско-китайском технопарке «Дружба». Мы отдаем Китаю огромное количество своих ранее полученных разработок, их интересуют и новые разработки. Почему? Потому что у Китая есть конкретные задачи, а под выполнение этих задач нужна наука, и прежде всего прикладные исследования. Западные страны также выступают заказчиками наших разработок. Наша наука, наши ученые востребованы за рубежом, потому что там для них есть задачи. Сегодня мы создаем «Сколково» по образу и подобию Силиконовой долины, в которой 40 процентов — выходцы из России. А российская наука без постановки задач не понимает, что от нее хотят и зачем она вообще нужна.
— Почему же в других странах есть задачи для науки, а в нашей нет?
— Главный источник задач, потребитель научных разработок и изобретений — промышленность. А нет промышленности — нет и задач. Мы имеем ситуацию, когда промышленность развалилась, а взамен нее практически ничего не возникло. Сейчас нас окружают импортные вещи, начиная от простой авторучки и заканчивая сложной аппаратурой и станками, мы живем в среде, полностью обеспечиваемой импортом. Мы почти ничего сами не производим и живем исключительно за счет того, что нам дано Богом: огромных запасов сырья — нефти, газа, леса, руды. Мы далеко ушли в этом направлении, и промышленность стала не нужна: страна может получать огромные доходы, ничего не производя, а все, что нам нужно, мы можем купить. Раньше в СССР, например, строили много самолетов — сегодня мы их практически не строим, потому что есть возможность купить. Сельскохозяйственный сектор тоже переживает состояние невостребованности: проще купить у других стран, чем производить самим.
Эта невостребованность и привела к тому, что если фундаментальная наука еще как-то держится, то прикладная оказалась совсем не у дел. Даже ее название говорит о том, что она к чему-то «прикладывается»: она должна «прикладываться» к промышленности. Немногие оставшиеся научные учреждения, которые этим занимаются, сейчас выполняют в основном заказы зарубежных потребителей.
— Вы назвали причины, по которым развитая в Советском Союзе прикладная наука и сеть многочисленных научно-исследовательских институтов, были утеряны, а взамен ничего не пришло. Но ведь сейчас в России есть крупные компании, которые могут создавать свои научные лаборатории, могут развиваться малые инновационные предприятия...
— В СССР действительно был огромный сектор прикладной науки: отраслевые научные учреждения, которые обеспечивали решение задач промышленности, особо выделялся оборонный комплекс. В свое время РАО ЕЭС не сделало Всероссийский электротехнический институт, который сейчас прозябает, центральным научно-исследовательским институтом. Он мог бы решать огромное количество прикладных задач, включая инновационные. Но этого не произошло. Почему?
Вот «Газпром» — наполовину государственная компания. Выручка компании в 2009 году составила 806 миллиардов долларов, а на науку из этой суммы было выделено 605 миллионов долларов (то есть всего 0,07 процента). Весь частный сектор страны тратит на науку менее 1 миллиарда долларов в год. При этом, например, одна только компания «General Motors» тратит на науку 8 миллиардов долларов в год.
Малому бизнесу можно помочь стать инновационным через создание особых условий: конкурентного внутреннего рынка, благоприятного налогового режима, льготного финансирования, других способов. А вот для крупного бизнеса это не сработает.
— Как же, как добиться того, чтобы промышленность, бизнес-сообщество начали вкладывать средства в науку, инновации?
— Чтобы крупный бизнес захотел заняться инновациями, у него не должно быть возможности получать сверхприбыль от продажи природных ресурсов, как это сейчас происходит в России. Инновационное развитие может сложиться только в таких условиях, когда интеллектуальная, или инновационная, рента больше природной. У нас же в стране сложилась ситуация, когда природная рента огромна, а интеллектуальная — нулевая.
Важнейший мировой показатель инновационности — структура балансовой стоимости предприятия, включающая в себя материальные и нематериальные активы. У компании, которая занимается инновациями, должна быть существенная доля нематериальных, интеллектуальных ресурсов: технологий, новых знаний, без которых инновации не будут обеспечиваться. Научно-производственный комплекс РАО ЕЭС еще в период своего существования провел самокритичное исследование, согласно которому у него 99 процентов составляли материальные активы и лишь 1 процент — нематериальные. А, например, у компании «British Petroleum» все наоборот: 29 процентов составляют материальные активы, а остальное — нематериальные. Это исследование показало, что никакими новыми разработками и научными исследованиями РАО ЕЭС не занималось, они были не нужны. А почему? Да потому, что компания обеспечивала свое прекрасное существование и без всяких научных разработок.
Давайте подойдем к этому вопросу с точки зрения бизнеса, ведь государство у нас владеет только 10 процентами собственности, все остальное — в частных руках. Я предприниматель, и что меня прежде всего интересует? Конечно, прибыль. Если я имею возможность получить огромную прибыль, не прибегая к научным разработкам, усовершенствованию продукции, высоким технологиям, ну зачем они мне? Тем более все, что связано с научными разработками, во-первых, дорого, а во-вторых, подразумевает высокие риски. Таким образом, я буду тратить деньги на инновации только тогда, когда у меня не будет другого выхода.
Представим, опять же, что я бизнесмен и намерен заработать не на продаже природных ресурсов, а на использовании высоких технологий. Тут всегда существует риск: а вдруг не получится? Проанализировав рынок, я пришел к выводу, что если я займусь выпуском товара на основе новой технологии, то получу хорошую прибыль. Чтобы это реализовать, мне понадобится адаптировать научный результат, полученный в какой-либо исследовательской организации, под свои задачи. Вот здесь и востребована прикладная наука, в этом процессе она играет ключевую роль. И вот я, будучи предпринимателем, оценил объем вложений, риски, сравнил: а если я займусь другим бизнесом, не связанным с высокими технологиями? Я получу те же прибыли, даже больше, а риски будут меньше. Какой из этого следует вывод? Я не буду заниматься высокими технологиями.
Какой результат должен получить предприниматель, чтобы он был заинтересован в инновациях? Благодаря новому изобретению, внедренному в производство, он становится на какой-то период монополистом на рынке и в этот период получает сверхприбыль. Такой период длится до тех пор, пока другие, увидев, что он сделал, это не повторят. То есть инновация выполнила свою задачу. Инновация должна решить задачу с такими результатами, которых раньше не было, сделав производителя победителем в конкурентной борьбе и принести сверхприбыль. А если я владею природными ресурсами и быстро, без особых усилий и без рисков получаю огромные сверхприбыли, зачем мне все эти научные разработки?
— Что же нужно предпринять?
— В таких нефтедобывающих странах мира, как Великобритания, Норвегия, Венесуэла, невозможно получение природной ренты частным бизнесом. В этих странах основные недропользователи — государственные компании. В Великобритании первое, что сделала Маргарет Тэтчер, когда пришла к власти, — национализировала угольную промышленность, и сейчас вся природная рента полностью идет только в государственный бюджет. В Норвегии пошли еще дальше: помимо того что все доходы от нефти идут в государственный бюджет, каждый гражданин страны имеет свой счет, на который поступают проценты от прибыли от продажи нефти, которая таким образом делится между всеми гражданами страны. В этих странах нет частных владельцев природной ренты. А в России, как известно, природные ресурсы — в частных руках, конечно, это ненормальная ситуация. Частные компании при продаже природных ресурсов отдают в бюджет лишь 34 процента природной ренты, а в США, Норвегии, в Арабских Эмиратах и Саудовской Аравии эта цифра составляет 90 процентов.
А теперь представьте, что в России вдруг законодательно запретили частным компаниям получать природную ренту. Тогда крупный бизнес неизбежно столкнется с необходимостью искать ученых, создавать научные центры, чтобы получать сверхприбыль уже на поле инновационных процессов. По сути получается, что от владельцев природных ресурсов и зависит развитие инновационного направления в стране.
— И когда же мы придем к этому?
— Безусловно, мы должны видеть свое будущее только так, с переходом на инновации. Я думаю, это произойдет тогда, когда мы поймем, что теми способами, которые применяются сегодня, не удастся осуществить переход на инновационное развитие. Нужно исключить условия, которые определяют сырьевой путь нашей страны. Понятно, что это непросто, так как вызовет протест олигархических кругов, имеющих большую силу и влияние. Конечно, нужно будет обеспечить и другие условия: благоприятный налоговый, таможенный режим, чтобы они не мешали, а помогали как экспорту, так и импорту технологий.
К сожалению, пока инновации не нужны не только бизнесу, но и чиновничеству. Для становления на инновационный путь необходимо еще и бороться с коррупцией. Есть пример страны, где полностью отсутствует коррупция, — это Сингапур. Как они этого добились? Там применялось и жесточайшее наказание за коррупцию, и сама система управления была выстроена таким образом, что коррупция исключена. И нам нужно думать не только о наказании, но и о выстраивании соответствующей системы управления. Это проблема еще и психологическая, потому что человек так устроен и это нужно предусмотреть при построении системы, значит надо создать условия, при которых будет исключена сама возможность давать или брать взятку.
