— Константин Викторович, Советский Союз мог гордиться своей фундаментальной наукой, развивалась и прикладная наука, правда, в основном она касалась оборонной промышленности. За время существования современной России прикладная наука была полностью утеряна, финансирование фундаментальной науки сильно урезано. Сейчас руководство страны объявило о необходимости развития инновационной экономики. Но ведь без науки, особенно прикладной, это невозможно...
— Получилось так, что система прикладной науки просто «переехала» из России в другие страны: Израиль, США, Европа (в первую очередь Германия), Япония приняли наших ученых. Те умы, которые работали в нашей стране в научной сфере как фундаментальной, так и прикладной, продолжили работать за рубежом. Мы внесли колоссальный вклад в развитие экономик других стран. Причем его можно оценить в конкретных цифрах: например, в Израиле за период с начала «российской» эмиграции в 1991 году, то есть за 20 лет, ВВП вырос в три раза. Процент населения с научной степенью до эмиграции равнялся 1,2 процента, после эмиграции — 2,4 процента, то есть вырос в два раза.
По какой причине это произошло? Мы и сейчас продолжаем часто совершать ту же ошибку: мыслим на короткую перспективу. Система в стране так выстроена, что абсолютно все — и наука, и бизнес, и власть — строят свои планы на очень короткий период времени: сегодня выиграл, и уже хорошо. А в экономике есть такое суждение: лучше прибыли может быть только долгосрочное конкурентное преимущество. Те, кто работает на долгосрочное конкурентное преимущество, всегда выигрывают. Те, кто умел планировать на долгосрочную перспективу, в науке стали академиками, в бизнесе — миллиардерами. Сегодня нам нужно понять, что планировать необходимо как минимум лет на 30, а лучше на 50. И формировать уже сегодня систему, которая позволит использовать необходимые знания и компетенции через 30 лет, а не через два года. Если речь идет об изобретении, которое планируется воплотить через 10–15 лет, такая ситуация довольно распространена. Например, в фармацевтике в течение 10 лет проводятся клинические испытания и фармацевтические компании спокойно это воспринимают и финансируют такие исследования. В США существует частный фонд, который финансирует исключительно научные медицинские исследования и выделяет по 1 миллиарду долларов в год, чтобы изучить конкретные вопросы, к примеру, стволовые клетки. Они так и говорят: нам коммерциализация не нужна, нам важно исследовать эту проблему.
Однако, как только мы выходим за тридцатилетний горизонт и говорим об инновационной идее, которая, возможно, станет востребована рынком лишь лет через 50, вряд ли найдется бизнес-структура, готовая финансировать эти исследования: с высокой долей вероятности частный бизнес вкладывать средства в такой проект не будет. Поэтому, когда мы говорим о фундаментальной науке, которая тоже может стать прикладной, но с перспективой в 30 и более лет, то такие исследования должно финансировать государство.
— Одна из основных сложностей состоит в том, что в России даже имеющиеся научные изобретения очень сложно перевести в коммерческий продукт. Как должен быть выстроен механизм доведения научных разработок до потребителя? Как это происходит в других странах?
— Этот процесс включает в себя четыре этапа. Первый этап — возникновение идеи. Идей в России пока еще много. Когда в Японии после Второй мировой войны встал вопрос о создании технологий, там проблема была в том, что мало идей, и они их завозили отовсюду. Отличие между советским временем и современным этапом в том, что сейчас должен быть приток идей, именно востребованных на рынке. Например, гражданин Германии изобрел устройство по определению износа шин на автомобиле. Спрос на это изобретение возник в США, где устройство закупили несколько муниципалитетов, чтобы определять износ шин у школьных автобусов. В Германии на такое устройство нет спроса — там не используются школьные автобусы. И получается, что изобретение «переезжает» туда, где есть на него спрос, где есть рынок.
Второй этап — возникновение интеллектуальной собственности. Идея — понятие очень эфемерное, ее можно легко украсть. Друзья посидели, обсудили идею, и кто первый ее запатентовал, тот и автор. Интеллектуальная собственность возникает, как только зарегистрирован патент. На этом этапе происходит качественный переход: идея оформляется, определяются ее границы, возникает собственность на нее.
Есть еще такой аспект: если два человека работают в университете вместе над одной темой и исследования финансирует университет, то кто автор изобретения? В этом случае заключается договор, и в соответствии с ним право на изобретение может принадлежать университету. Эта система отлажена в США, Германии, а в России — нет. При этом идея может быть одна, а патентов на нее — 20, есть такое понятие, как семья патентов. Например, двигатель автомобиля может базироваться на шести тысячах патентов.
На третьем этапе интеллектуальная собственность уже полностью увязывается с рынком, и возникает такое понятие, как нематериальный актив: все то, что приносит доход, но не имеет материально-вещественного содержания — изобретения, технологии, программные продукты, бренды, пиар-технологии, СМИ. Если на первых двух этапах может быть в чистом виде наука, то на этом этапе уже очень активно включается предпринимательский элемент. И тогда либо сами изобретатели должны стать предпринимателями, либо должен подключиться человек, который возьмет на себя эти задачи.
Показателен тот же пример устройства для определения износа шин. Немец Герд изобрел это устройство, то есть возникла идея. Непосредственная стоимость изобретения — 100 тысяч евро, включая опытный образец и защиту всех патентов, таким образом, была оформлена интеллектуальная собственность. После чего Герд заключил договор с предпринимателем Кевином в Атланте, и на этом этапе стоимость создаваемого бизнеса составляла уже 10 миллионов долларов — по 5 миллионов вложений с каждой стороны. Кевин вкладывал 5 миллионов долларов живыми деньгами, а Герд в качестве взноса в уставный капитал вкладывал свое изобретение. При этом важна работа, которую Герд провел до заключения контракта: он продумал, что нужно продвигать свое изобретение именно на американском рынке, а не на немецком или каком-либо еще. Затем он заключил два договора с муниципалитетами США о закупке этого устройства с четкой ценой и посчитанной прибылью, тем самым доказав, что есть рынок, есть спрос на это изобретение! Если бы этого не было, Герду было бы гораздо сложнее доказать эффективность вложений в его изобретение. В результате он получил скачок стоимости своего изобретения от 100 тысяч евро до 5 миллионов долларов, и, таким образом, произошла трансформация интеллектуальной собственности в нематериальный актив.
В случае с научными изобретениями несколько сложнее, если речь идет об ученом, академике, который к бизнесу не имеет вообще никакого отношения. Здесь нужно наладить такой механизм, чтобы к этому процессу подключился именно бизнесмен: во всем мире на данном этапе работает такой институт, как серийный предприниматель. Есть примеры наших соотечественников, которые довольно успешно действуют на этом поприще. Например, Евгений Зайцев, который окончил мединститут на Алтае, а потом учился предпринимательству в Стэнфорде, находит медицинские технологии, покупает их за одну стоимость, а продает за другую. Что очень важно, он как врач хорошо знает медицину изнутри, прекрасно ориентируется в медицинских технологиях, понимает, что завтра-послезавтра будет востребовано в медицине. Именно поэтому необходимо, чтобы предприниматель разбирался в той сфере, которой он занимается.
В Перми, например, есть компания, которая занимается информационными системами и возникла на базе кафедры математики университета. Это пример, когда есть ученый и рядом возникает предприниматель, который хорошо разбирается в науке, поскольку тоже вышел из этой среды. Интеллектуальная собственность должна «обрасти» четырьмя необходимыми компетенциями: предпринимательской, управленческой, в области финансов, а также маркетинга и продаж. Эти компетенции могут возникнуть в лице одного человека или команды, может быть, фонда. В мире много примеров, когда топ-менеджеры компаний переходят в инновационный бизнес, создаются бизнес-инкубаторы при вузах, где талантливые студенты занимаются предпринимательством.
И, наконец, четвертый этап — возникновение оборота, иначе говоря, рынка нематериальных активов. Формирование этого рынка в России, по некоторым оценкам, приведет к увеличению ВВП примерно на 30 процентов, то есть принесет около 600 миллиардов долларов. Также возникают дополнительные косвенные эффекты, которые дадут еще большее увеличение, так как происходит взрывной рост. Только один сегмент нематериальных активов США дает больше, чем весь ВВП России. Если сравнить рынки нематериальных активов США и Японии, первоначально японцы были лидерами, но затем США их обогнали за счет колоссального финансового ресурса благодаря тому, что доллар является мировой валютой и все поставлено на мощную базу финансирования. С этой точки зрения становление Москвы как международного финансового центра станет дополнительным инструментом для развития рынка нематериальных активов. Также очень важно, чтобы этот сегмент на первом этапе работал не на российский рынок, а на рынок других стран, где он уже сформирован. Там есть понятные правила, есть спрос на инновации.
— А в России разве не нужно создавать рынок инноваций?
— Конечно нужно. Сегодня мы продаем «головы» — всю кафедру во главе с профессором перевозят, например, в Израиль. То есть продаем на уровне идеи, а все последующие фазы пропускаем. Как только мы начнем продавать хотя бы нематериальные активы, не говоря уже о производстве самих товаров, это уже даст заметные изменения в российской экономике. Но на старте обязательно нужно выходить на рынки, где есть высокий спрос на инновации. К сожалению, в нашей стране пока не поняли, насколько перспективно работать на американский рынок. Как только у нас кто-то пытается работать с американцами, его сразу обвиняют в том, что он хочет родину продать. Но тогда профессор просто выучит язык и уедет в Америку. Не лучше ли дать ему возможность работать здесь, сотрудничать с американцами, а доход от этой деятельности будет получать Россия? Поэтому мы пока проигрываем, отдаем просто так конкурентные преимущества и теряем огромные возможности в экономике.
— Что же нужно сделать, чтобы запустить, а потом и наладить этот процесс? Будет ли способствовать этому развитию возможность создания инновационных предприятий при вузах?
— В этом отношении интересен и показателен опыт таких университетов США, как Стэнфорд и Массачусетский технологический институт (MIT). Среди самых известных проектов Стэнфорда — например, «Гугл» (Google). А самый эффективный бизнес-инкубатор находится в MIT, он полностью занимает огромное здание. Место в этом бизнес-инкубаторе стоит очень дорого, но при этом туда очередь. Как раз опыт MIT активно используется при создании «Сколково». Когда я был там, пытался разузнать, в чем же секрет. И понял, что, во-первых, необходимы проекты с высоким потенциалом капитализации, которые имеют перспективу взрывного роста — именно они и должны привлекать инвесторов с деньгами, которые готовы в этот проект вкладывать. Это как красивые девушки в ночном клубе, которые привлекают состоятельных клиентов! И еще одно обязательное условие, которое нужно для развития инноваций, — особый креативный дух, атмосфера, которая не поддается объяснению или измерению. Американцы по-доброму смеются, говорят: «Вы научились делать нулевую стадию бизнес-инкубатора». То есть здание построено, но этого мало, там нужно создать особую атмосферу, притягивающую нужную аудиторию, как магнит. С этой точки зрения американцы успешнее, чем Израиль или Европа, им удается создать такую атмосферу.
Кстати, Израиль когда-то был аграрной страной, живущей только за счет туризма и экспорта апельсинов, сейчас ВВП на душу населения в Израиле в два раза больше, чем в России. Япония тоже стала развивать технологии не от хорошей жизни: не имея природных ресурсов, с разрушенной экономикой после Второй мировой войны. Однако наиболее мудрый подход выбрали американцы: имея природные ресурсы, они их просто законсервировали и стали развивать технологии, финансы и другую интеллектуальную деятельность.
Эти сценарии возможны для России. Возможен путь, когда все станет плохо, и мы будем просто вынуждены развивать новые технологии. Для нас это будет ситуация, когда перестанут покупать наши нефть и газ — в Германии, например, сейчас происходит трансформация энергетической сферы, реализуется программа «Электромобилизация», и в перспективе потребление наших нефти и газа будут неуклонно сокращаться, цена на нефть будет падать. Либо можно выбрать более мудрый путь: не ждать катастрофы и уже сейчас законсервировать природные ресурсы, осознанно перестать их эксплуатировать и начинать использовать интеллект, благо он у нас пока есть. Для этого необходимо жесткое политическое решение. А сейчас мы, как наркоманы, сидим на газово-нефтяной игле и получаем сомнительное удовольствие! У нас много богатых людей, и кажется, что все замечательно.
Еще возможен третий, промежуточный вариант, когда наши сырьевые компании выступают заказчиками инноваций. Но они должны этого захотеть, административный ресурс тут не сработает. Такое давление может принести только большой вред, так как сразу вызовет отторжение. В тех странах, где развиты инновации, они всегда шли снизу вверх. Задача государства — создать нужную атмосферу, благоприятные условия, а заставлять в такой ситуации никого нельзя. Создание среды включает и законодательные меры: нужно работать над проектом закона об инновационной деятельности, вносить изменения в Бюджетный и Гражданский кодексы и в Закон № 94-ФЗ. При этом основная цель всех этих мер — помочь российскому бизнесу понять, насколько выгодно заниматься не нефтью, а высокими технологиями.
