—Все наши международные проекты не стоят нам ни копейки, они финансируются принимающей стороной. Наши филиалы, выставочные центры за границей существуют как самостоятельные юридические лица, с которыми мы имеем договоренности о проведении выставок под нашим контролем. Например, филиал в Лондоне содержится на средства фонда поддержки и развития Эрмитажа. В Амстердаме все оплачивается голландским фондом «Эрмитаж на Амстеле». Особая ситуация с нашим филиалом в Лас-Вегасе, где мы содержим музей совместно с фондом Соломона Гугенхайма. Возможно, это единственный музей в мире, который выручкой от билетов не только перекрывает расходы (а в Лас-Вегасе расходы огромные), но и имеет небольшую прибыль.
Я думаю, продвижение этого проекта, в который мы не вкладываем ни одного рубля собственных средств, происходит благодаря его целевой направленности и совпадению интересов тех, кто может делать дело, и тех, кто может финансировать. Кстати, наш филиал в Казани будет финансироваться администрацией города и правительством Татарстана. Все это происходит в рамках главного музейного проекта страны — «Большого Эрмитажа», создающегося на негосударственные средства и предполагающего строительство новых фондохранилищ, галерей, выставочных центров в России и за рубежом.
—Достаточно ли высок сегодня уровень финансирования из бюджета?
—Оно всегда было недостаточным, так как не может быть достаточным в принципе. Все наши проекты основываются на целевом финансировании. Часть проектов финансируется государством, которое справедливо требует предоставления материалов, показывающих результат, который произойдет, часть — из негосударственных источников.
Сегодня примерно 50—60% затрат оплачивается из государственного бюджета, остальные средства генерируются нами по трем направлениям: одно — продажа билетов и выдача лицензий; второе — проведение выставок за рубежом, когда мы получаем деньги за их подготовку, то есть за интеллектуальный труд работников Эрмитажа; и третье — благотворительные взносы. Эти три направления приносят примерно одинаковую часть средств.
—Какие наиболее значимые проекты Эрмитаж в настоящее время реализует?
—Существует концепция развития музея «Большой Эрмитаж», в рамках которой двигаются два основных проекта.
Первый проект — строительство фондохранилища стоимостью около 50 миллионов долларов. В этом плане мы уже немало сделали — открыли первый корпус, который являет собой блестящий образец музейной жизни.
—Каким, на ваш взгляд, должно быть спонсорство?
—Оно должно быть совершенно ясным, прозрачным и основанным на договорах. Допустим, спонсоры финансируют выставку или реставрацию зала, а мы обещаем, что будем их упоминать в СМИ. Кроме того, существует практика, согласно которой мы помещаем имя спонсора на мраморной доске, которая находится в зале во время проведения выставки. Потом она перемещается в особое помещение, где хранятся почетные доски спонсоров Эрмитажа. Есть и другие привилегии, например, гости корпорации-спонсора имеют возможность приходить в Эрмитаж бесплатно. Обычная схема таких отношений состоит в том, что спонсор дает только 30—60% от необходимых средств. Мы, со своей стороны, стараемся выделять на такие мероприятия внебюджетные средства, так как для спонсоров, меценатов очень важно видеть, что с них не просто тянут деньги, а дают возможность помочь хорошему делу. Это основные принципы нашей работы.
При этом, какими бы тесными ни были наши взаимоотношения, никакой спонсор в Эрмитаже распоряжаться не может. Да, мы проводим совместно со спонсорами торжественные представления проектов, но свой прием или корпоративную вечеринку здесь никто не может устроить.
—Кто-то спонсирует мероприятия Эрмитажа, приобретение произведений искусства, не раскрывая своих имен?
—Да, такое происходит, в основном так поступают дарители, но их не так много. Все-таки гораздо больше корпоративных спонсоров, которые себя не скрывают.
— Какие законодательные акты, на ваш взгляд, необходимо принять, чтобы иметь возможность активнее привлекать спонсоров и вообще улучшить общее состояние дел в музеях страны?
—Чтобы поощрять спонсоров, не нужен никакой закон о меценатах, его никогда никто не примет. Нужны небольшие поправки в Налоговый кодекс по примеру законодательства, которое существует в Европе, позволяющего изъятие из налогооблагаемой базы средств, потраченных на общественно значимые культурные цели. Кроме того, в законодательстве и во всех подзаконных актах нужно исключить понимание музеев и учреждений культуры как учреждений коммерческих.
До сих пор перемещение культурных ценностей происходит по схеме оформления товара на вывоз. Например, вывоз картин на реставрацию нам приходилось оформлять как отправление товара на переработку. В конкретном случае мы делали выставку, потому и смогли вывезти «товар», так как товары можно на выставку привозить. Такую практику надо прекращать. Сейчас мы как-то находим понимание того, что картины — не товар, что их нельзя проводить через полную таможенную и налоговую процедуру. Но это положение очень зыбкое. Нужно в корне менять подход, потому что деятельность музея и его прибыль не могут быть источником дохода государственного бюджета. Мы существуем не для того, чтобы содержать государство.
—Ценность каждого музея определяется не только его коллекциями, но и профессионализмом, вкусом его работников. Как бы вы могли охарактеризовать их уровень на фоне других ведущих музеев мира?
—Конечно, самая главная ценность музея, это его коллекции, но никакой музей не может существовать без людей, вместе с которыми он составляет единый организм. Если говорить об уровне профессионализма наших работников, он, без всяких сомнений, высший. Все-таки Эрмитаж — один из главных музеев мира, и наши сотрудники имеют исключительный опыт. Можно прочитать сколько угодно книг, но если ты ежедневно не держишь в руках подлинные вещи, у тебя не выработается необходимого чутья. Выставочные залы — это только верхушечка громадного айсберга. Внутри запасники, где идет настоящая работа, это не склад, где лежит много одинаковых вещей. Предметы искусства живут, перемещаются, о них пишут книги, изучают. И только двадцатая часть из этого показывается.
—Сейчас много спорят о том, должен ли Эрмитаж передать Германии картины из частных коллекций Германии, перевезенных в Россию во время Второй мировой войны. Как вы относитесь к этому?
—Моя позиция такова. Во-первых, этот вопрос не имеет особого значения, так как большая часть вещей, увезенных из Германии, давно ей отдана. Так что происходящее на этом фоне правильнее назвать игрой на эмоциях.
Во-вторых, Россия не совершила никакого греха, переместив ценности в качестве компенсации за сознательно уничтоженное культурное наследие России. Это было сделано в логике того времени. Тогда никаких нарушений ни мировой морали, ни мирового права не было
Сейчас, учитывая, что прошло более 50 лет, я допускаю, что Россия может передавать Германии предметы искусства, которые важнее для нее больше, чем для нас. Но предложение может исходить только с нашей стороны в отсутствие какого-либо давления. Мы можем это сделать не потому, что за нами числится какой-то грех, а проявляя добрую волю. О таких шагах можно договариваться, но не делать их заложниками грязных политических дрязг и желанием политиков лишний раз «засветиться» в СМИ с громкой темой.
Впрочем, в итоге все должна решать Государственная дума, как она поступила с вопросом о передаче витражей Мариин-Кирхе, являющихся для Германии художественной святыней. Недавно они были переданы Германии. Согласно нашему законодательству в результате переговоров по каждому конкретному случаю и в рамках решений высших органов власти такие ценности могут быть переданы только исходя из принципа добрососедства. Мы никому ничего не должны.
—Удается ли Эрмитажу пополнять коллекции?
—Да, но пополнений не так много, как хотелось бы. И здесь тоже важна роль меценатов. Например, Владимира Потанина, пожертвовавшего миллион долларов на приобретение «Черного квадрата» и возглавляющего «Интеррос» — организацию, в течение последних семи лет являющуюся основным спонсором Эрмитажа. У нас есть меценаты на Западе, которые подарили нам миниатюры с русскими портретами, археологические находки. Что-то мы приобретаем на собственные средства. Музей живет, когда он пополняет свои коллекции, если он этого не делает, он умирает.
—Как продвигается проект интерактивного представления Эрмитажа в Интернете?
—Это направление активно развивается. Появилась система электронной торговли, работает интерактивная художественная академия. И, как ни странно, уже который год наш Интернет-проект признан лучшим музейным сайтом в мире. Под его влиянием перестраиваются сайты многих крупнейших музеев.
—Какие значимые изменения произошли в работе музея в условиях новых экономических реалий?
—Мы потеряли часть денег, но приобрели свободу, которую использовали для того, чтобы восполнить часть денег, которые мы потеряли. Теперь нам очень важно сохранить эту свободу, потому что государство не любит слабых и не хочет им помогать, а сильных старается обложить сильным оброком.
—Что бы вы хотели сказать от имени всех музейных работников тем, кто занимается распределением бюджетных средств на культуру?
—Государство, если у него нет денег на поддержку культуры, должно извиниться не только перед музеями, но и перед народом. Хотя бы сказать: сегодня у нас нет денег, но тогда-то мы столько-то дадим, столько-то сделаем. Чтобы было ясно, что культура ставится во главу угла в развитии государства. И тогда все будет складываться. Тут очень важен психологический момент.
Я, например, всегда против слова «помощь» в отношении культуры, потому что ее поддержка — это выполнение долга перед обществом. Культура — главное, что отличает нас от животных. Через три тысячи лет экономические и политические достижения нашего времени забудутся. Только понимание этого приведет к тому, что культура не будет жить подачками и сохранится духовная преемственность поколений.
Беседовал Дмитрий КОЖЕВНИКОВ
Журнал «Бюджет» 38 август 2004 г.
