Экономическая реформа середины 60-х годов XX столетия, известная как косыгинская, привлекает внимание исследователей и аналитиков уже не одно десятилетие.
Мария СЛАВКИНА
Усилиями экономистов, социологов, историков тщательно разобраны макроэкономический, политический, системный и многие другие аспекты предлагаемых изменений. В то же время, тема косыгинских реформ пока далека от своего полного и всестороннего освещения. В частности, до сих пор почти не затрагивался такой немаловажный вопрос, как социальные последствия преобразований 1965 г. — иначе говоря, что же получили от реформ рядовые советские граждане и как эти реформы повлияли на уровень и качество жизни населения?
Вкратце предысторию косыгинских преобразований в свете проблемы уровня жизни можно изложить следующим образом. Примерно со второй половины 50-х гг. в политике советского руководства происходит важнейший поворот: одним из главных направлений и приоритетов в развитии страны становится курс на всемерное и быстрое повышение жизненного уровня советского народа. Вместо характерных для 20–40-х годов большевистских установок «потуже затянуть пояса» закреплялась генеральная линия на создание для народа человеческих условий жизни. Конечно, делалось это под лозунгами строительства коммунизма. Но «на пальцах» объяснения тогдашних лидеров о необходимости повышения жизненного уровня населения выглядели примерно так. Вот характерное высказывание Н.С. Хрущева: «...недостаточно только критики капиталистической системы хозяйства и разговоров о том, что надо строить хозяйство на основе учения марксизма-ленинизма... Народ говорит нам: я верю вам, я воевал за это в Гражданскую войну, воевал с немцами, разгромил фашизм, а все-таки скажите мне: мясо будет или нет? Молоко будет или нет? Штаны хорошие будут? Это, конечно, не идеология. Но нельзя же, чтобы все имели правильную идеологию, а без штанов ходили».
Итак, со второй половины 50-х гг. формулировки «все для революции» и «все для фронта» постепенно уходили в прошлое. Наступало время, когда власть наконец-то начала «поворачиваться к человеку». По сути, в условиях, когда десталинизация снизила в народе уровень страха, а молодые энтузиасты все чаще стали задавать вопросы о конкретных сроках наступления светлого будущего, это и был единственный путь: создать народу приемлемые условия жизни, чтобы людям хотелось жить и работать в рамках существующей идеологической системы. Записывая в Программу щедрые обещания, власть руководствовалась не столько идеалистическими представлениями о коммунистическом обществе, сколько трезвым расчетом, что только так в новых условиях (в условиях существенной трансформации режима после смерти Сталина) удастся сохранить поддержку масс и двигаться в выбранном идеологическом направлении.
Конечно, возникает вопрос: а каким же образом советское руководство собиралось осуществлять принятый курс на повышение уровня и качества жизни советских людей? Откуда взялись бы деньги на осуществление поставленной цели? За счет оборонки — исключено. В начале 60-х гг. незыблемость военных задач, а следовательно, и затрат на них не подвергалась никакому сомнению. Ядерного паритета еще не было, политики разрядки тоже. В тот момент никто не собирался решать проблему повышения уровня жизни в ущерб военно-промышленному комплексу. В той же Программе, где обосновывалась необходимость улучшения жизненного уровня, говорилось, что КПСС рассматривает «укрепление обороны» и «мощи советских Вооруженных Сил как священный долг партии», и подчеркивалось, что советское руководство сделает все возможное, чтобы «поддерживать на должной высоте все виды военной техники». Лозунг «масло вместо пушек» был для страны неприемлем. Нужны были и масло, и пушки — причем и то и другое в большом количестве. Но может быть, дела в экономике шли настолько хорошо, что смелые задачи, записанные в Программе, были вполне осуществимы? Увы, это не так. Положение в экономике на рубеже 50–60-х гг. не могло вселять уверенность, что поставленные задачи будут выполнены. Хотя основные макроэкономические показатели (как по советским данным, так и по альтернативным расчетам ЦРУ США) демонстрировали высокий уровень, все же к концу 50-х гг. наметилось некоторое снижение их роста.
Так, например, по официальным данным, если годовой прирост валового общественного продукта в 1950–1955 гг. составлял в среднем 10,8%, то в 1955–1960 гг. он снизился до 9,1%. Такая же ситуация была характерна и для таких показателей, как национальный доход (11,3 и 9,2%), основные производственные фонды (10,6 и 9,6%), валовая продукция промышленности (13,1 и 10,4%), розничный товарооборот (13,5 и 9,3%)3...
Негативная тенденция наметилась и по многим натуральным показателям, характеризующим уровень жизни населения (например, потребление на душу населения ткани или ввод в действие жилых домов).
При такой динамике развития народного хозяйства задачей № 1 становился уже не рост благосостояния, а скорее поддержание достигнутого уровня жизни. Однако в новых условиях, в условиях отказа от отрицательной мотивации и постепенного снижения энтузиазма советских людей, только этого было явно недостаточно. Народ уже не соглашался на абстрактное светлое будущее, а жаждал реальных проявлений движения к коммунизму. Недостаточно было сохранить жизненный уровень, его надо было повышать.
Но как это сделать? Путь был один — реформы, принципиальные, серьезные преобразования, направленные на изменение основ существующего хозяйственного механизма, способные в условиях, когда не было иных источников повышения жизненного уровня, заставить не в ущерб другим экономическим приоритетам работать на нужды людей собственную промышленность и отечественное сельское хозяйство.
Советское руководство хорошо понимало необходимость и срочность преобразований для дальнейшего поступательного развития страны. Поиск приемлемых кардинальных вариантов — по крайней мере для промышленности — начался уже в начале 60-х гг. Ни смена руководства, ни приход к власти Л.И. Брежнева, по натуре своей якобы не любившего преобразований, на разработку реформы никак не повлияли: нужда в ней была слишком велика. Этим же обстоятельством, на наш взгляд, можно объяснить и политическое долголетие главного идеолога реформы А.Н. Косыгина.
Известно, что ни Н.С. Хрущев, ни Л.И. Брежнев не питали привязанности к Алексею Николаевичу. Тем не менее, у первого из них Косыгин был заместителем председателя Совмина, а у второго — премьер-министром. Репутация Косыгина как сильного хозяйственника и его выдающиеся организаторские способности заставляли обоих политических лидеров мириться с личной антипатией к необщительному, слишком сдержанному Косыгину и полагаться на него во всех вопросах, которые касались реформирования народного хозяйства. Так что же это были за реформы, с помощью которых предполагалось двинуть экономику страны вперед? Официально косыгинские преобразования были провозглашены на сентябрьском 1965 г. Пленуме ЦК КПСС. Их центральной идеей стала попытка ввести отдельные рыночные регуляторы (и прежде всего прибыль, рентабельность) в нерыночную планово-распорядительную среду, или, как тогда говорили, выдвинуть вперед экономические методы управления в противовес начавшему превалировать административному подходу. Сделать это намеревались следующим образом.
Во-первых, путем уменьшения числа планируемых, спускаемых сверху показателей была существенно увеличена производственная самостоятельность предприятий. В условиях все усложняющегося и увеличивающегося производства государство отказалось от детальной регламентации работы предприятий и предоставило им право решать большинство производственных вопросов самостоятельно, сделав главным показателем их работы прибыль и рентабельность.
Во-вторых, из части заработанной прибыли на каждом социалистическом предприятии образовывались три фонда, средствами которых завод или фабрика распоряжались самостоятельно: фонд развития производства, фонд материального поощрения и фонд социально-культурных мероприятий и жилищного строительства. Получалось, что чем эффективнее работало предприятие, чем большую прибыль оно получало, тем большими были его фонды и средства для дальнейшего развития производства, выплаты премий, строительства жилья, санаториев, домов отдыха. Возникали вполне реальные, понятные стимулы работать лучше, для того чтобы лучше жить, питаться, одеваться, отдыхать. Появлялась прямая заинтересованность конкретного работника в результатах своего труда и работы предприятия в целом. Тем самым создавалась ощутимая положительная мотивация. Вот какова в самом схематичном виде была заявленная в 1965 г. конструкция косыгинской реформы. Насколько удалось ее реализовать?
Чтобы ответить на этот вопрос, рассмотрим ряд статистических показателей, которые представляют динамика натуральных показателей, которые часто используются для характеристики уровня жизни. Заметим, что в отличие от макроэкономических данных, здесь нет ни сложной методики расчета, ни хитрых математических вычислений. Такие показатели довольно сложно фальсифицировать, и им вполне можно доверять. Именно на их основе проверяются порой сомнительные официальные макропоказатели и делаются альтернативные расчеты.
Бурный рост показателей во второй половине 60-х — начале 70-х гг. Мы видим, что во время косыгинской реформы жизненный уровень рос стремительными темпами. Потребление ткани, верхнего трикотажа, продажа населению холодильников, число санаториев — все выросло в два-три раза, что хорошо коррелируется с воспоминаниями современников. Удалось предотвратить опасную тенденцию уменьшения ввода жилья и количества массовых библиотек. Период расцвета косыгинской реформы действительно дал ощутимые результаты в деле повышения жизненного уровня. Люди стали лучше одеваться, отдыхать, обеспечивали себя бытовой техникой. Постепенно решалась жилищная проблема...
Казалось, советскому руководству удалось найти способ поднять жизненный уровень и повысить эффективность экономики в целом. Но что же произошло в середине 70?х? Почему вдруг замедлились темпы роста выпуска товаров народного потребления и, если говорить об экономике в целом, вскоре (а именно, с конца 1970?х гг.) то же произойдет и с макроэкономическими показателями развития народного хозяйства? Чем это можно объяснить? На наш взгляд, общее ухудшение в экономике прежде всего было напрямую связано с тем, что уже в начале 70-х гг. положительный потенциал косыгинской реформы во многом исчерпал себя. Дело в том, что, решившись на внедрение отдельных рыночных регуляторов в нерыночную административно-командную систему, реформаторы не дали главного для рыночной экономики — свободно регулируемых цен. Это неизбежно ограничивало действие таких рычагов, как прибыль и рентабельность, и со временем приводило к обострению многих серьезных проблем (скрытой инфляции, всеобщему дефициту, прибыли не за счет роста эффективности, а путем искусственного завышения цен и т.д.). С классических экономических позиций было очевидно, что либо рыночные регуляторы в условиях сохранения фиксированных цен отомрут сами собой, либо реформы в рыночном направлении будут продолжены и они кардинально трансформируют общую экономическую среду. Долго работать и приносить ощутимые результаты косыгинская реформа в конструкции 1965 г. не могла. К началу 70-х гг. она оказалась в критической точке: надо было на что-то решаться: или — или. Однако, как известно, выбор был сделан в пользу сворачивания реформы. Почему же выбрали именно такое решение? Ведь, казалось бы, косыгинские реформы уже показали свою действенность и позволили решить ряд насущных задач по повышению жизненного уровня. На наш взгляд, огромную роль здесь сыграло свалившееся в руки советского руководства невиданное нефтегазовое эльдорадо. Дело в том, что в результате героического прорыва отечественных нефтяников и газовиков в Западную Сибирь, который начался в середине 1960-х гг., а также благодаря крайне благоприятной мировой конъюнктуре на энергоносители после кризиса 1973 г., наша страна становилась обладательницей колоссальных финансовых потоков, идущих от экспорта углеводородов.
По нашим оценкам, только лишь за 10 послекризисных лет (1973–1983 гг.) наша страна получила около 90 млрд долларов! Прямо скажем, цифра впечатляющая. С западносибирскими углеводородами у советского руководства появилась возможность не идти на очередной тур крайне сомнительных с идеологической точки зрения реформ, а «легко и просто» поддерживать уровень жизни за счет нефтяной и газовой промышленности. Огромные средства от экспорта направлялись, таким образом, не на новый качественный скачок экономики, а на товары первой необходимости. По выполненным нами расчетам, только лишь на импорт за валюту четырех позиций (зерно, мясо, одежда и обувь) шло от 40 до 100% нефтяной выручки. Косыгинские реформы показались тогда уже ненужными, и страна прочно была посажена на нефтяную иглу. Хотя история, как известно, не знает сослагательного наклонения, нельзя не задуматься над вопросом: если допустить, что не было бы нефтегазового чуда, что стало бы тогда с реформами? Неужели — спросит читатель — автор допускает мысль, что тогдашнее советское руководство пошло бы на отпуск цен, допущение частной собственности, свободного предпринимательства? Для того чтобы ответить на этот вопрос, изменим его формулировку.
А может ли руководство коммунистического тоталитарного режима под влиянием тяжелейших обстоятельств пойти на введение частной собственности, свободного предпринимательства, независимых от государства финансовых институтов и т.д. Пример Китайской Народной Республики однозначно доказывает, что может и с большим успехом. Публицисты времен перестройки усиленно доказывали, что не может быть успешных экономических реформ без слома однопартийных тоталитарных режимов, без так называемой демократизации общества. Преобразования в экономике тогда ставились в прямую зависимость от процесса политического реформирования.
При этом лучшим аргументом в арсенале подобных публицистов являлась гибель нэпа в конце
20-х гг. Но сегодня мнение о неразрывности политических и экономических реформ является довольно спорным. Китайский опыт показал, что вполне возможен и иной путь развития, а именно — рыночная, быстро развивающаяся экономика при сохранении власти коммунистической партии. В качестве доказательства экономической целесообразности этого варианта отметим лишь, что коммунистический Китай был признан страной с рыночной экономикой гораздо раньше, чем демократическая Россия, прошедшая через радикальные политические реформы. Так что мы вправе предположить, что и тогдашнее советское руководство под влиянием тяжелой экономической ситуации, в которую страна попала бы без нефтяной подпитки, неизбежно пошло бы на реформы. И не просто на новые реформы, а на продолжение тех преобразований, которые уже успешно развивались во второй половине
60-х — начале
70-х гг.
Повторим еще раз: косыгинские реформы были начаты советским руководством не от хорошей жизни. И будь обстоятельства жесткими, они неизбежно продолжались бы, несмотря на всю их идеологическую сомнительность. Каким же могло быть дальнейшее развитие реформ? Первые назревшие шаги были очевидны: отпуск цен в свободное рыночное плавание, замена Госснаба оптовой торговлей, усиление финансовой и кредитной политики. Гораздо сложнее обстояло дело с сельским хозяйством. Именно здесь крылось большинство проблем, мучивших страну в 60–80-е гг. Неэффективность колхозно-совхозного строя в том виде, в каком он существовал, сводила на нет все попытки советского руководства решить сельскохозяйственную проблему. Возможно, в конечном итоге, не имея надежного источника для импортных закупок, решились бы на венгерский вариант Яноша Кадара, сущность которого сводилась к тому, что венгерские кооперативы представляли собой финансово-экономические объединения крепких крестьянских хозяйств, каждое из которых было автономным, хозрасчетным и, как следствие, экономически эффективным.
Сам кооператив решал вопросы сбыта продукции, обеспечения крестьянских хозяйств удобрениями, техникой (в том числе и в коллективном пользовании), продуктивными сельскохозяйственными культурами и племенным скотом. Жизненность такой аграрной политики подтвердило время. После гибели социалистического строя в Венгрии ситуация в деревне практически не изменилась. Замена пожизненного наследуемого владения землей оформлением частной собственности мало что изменила в жизни венгерских крестьян. Что касается социальных последствий возможных преобразований, то, видимо, реформы и в промышленности, и в сельском хозяйстве были бы весьма медленными и болезненными. Наверное, в социальной сфере не обошлось бы без трудностей, поскольку повышение эффективности хозяйства понизило бы занятость путем закрытия убыточных предприятий, сокращения численности и т.д.
Тем не менее, к середине 70-х гг. страна еще не достигла той степени стагнации, которая характеризовала эпоху «развитого застоя». Устойчивая тенденция к снижению темпов роста макроэкономических показателей стала очевидной лишь с конца 70-х гг. Если бы реформы были начаты и продолжены на фоне поступательного развития экономики, при всей их болезненности Советский Союз был бы все равно очень далек от того экономического коллапса, в котором он очутился в конце 80-х — начале 90-х гг. А что случилось бы с политической системой? По-видимому, она развивалась бы в том же направлении, что и политическая система Китая. Сохранив всю полноту власти, КПК времен Цзянь Цзэмина очень мало похожа на КПК Мао Цзэдуна. Элементы демократизации и улучшение ситуации с правами человека в Китае признаются во всем мире.
Так что, по-видимому, сегодня мы жили бы в другой стране, нежели живем сейчас. Оценки «хуже — лучше», на наш взгляд, неуместны. Но надо думать, что целые поколения и народы бывшего СССР не заплатили бы такую страшную цену за катаклизмы 90-х гг. прошлого века. На мой взгляд, именно иллюзия советского руководства относительно того, что все проблемы можно решать за счет импорта и нефтегазового комплекса, погубила постепенное реформирование страны. Но и тут мы сталкиваемся с новым «если». А если бы у политической элиты того времени хватило решительности и предусмотрительности и реформы были продолжены, несмотря на свершившееся нефтегазовое чудо? В таких условиях нефтяная и газовая промышленность смогли бы в первые годы смягчить тяжелые социальные последствия и выполнить на первых порах роль некоего обезболивающего лекарства. Колоссальные доходы от экспорта нефти и газа могли не загубить реформы, а помочь в преодолении самых тяжелых времен. Но для этого нужна была политическая воля. Советское руководство выбрало иной путь — на первый взгляд, более легкий и безболезненный, а при ближайшем рассмотрении — губительный и опасный. Все дело не в нефтяном и газовом богатстве, а в том, как этим богатством распорядиться...
Журнал «Бюджет» № 1 январь 2004 г.
