Ресурсы есть. Нужны инвестиции

Заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, заведующий лабораторией анализа и прогнозирования микроэкономических процессов Дмитрий Борисович КУВАЛИН объясняет, почему девальвация рубля пока не привела к оживлению производства и как региональные власти могут повлиять на экономическую динамику на своей территории.

— Дмитрий Борисович, сегодня существуют разные официальные и экспертные прогнозы относительно перспектив роста российской экономики в 2016–2017 годах. Каков прогноз ИНП РАН?

— Сразу оговорюсь, что широкая публика склонна воспринимать экономические прогнозы как попытку точно предсказать будущее. В реальности профессиональные прогнозисты пытаются ответить на вопрос «что будет, если» и рассматривают разные сценарии возможного развития событий. В феврале ИНП РАН опубликовал инерционный прогноз индикаторов экономики России на 2015–2018 годы. По нашим оценкам, если ничего существенно не изменится, то в текущем году сокращение ВВП составит 1 процент, а в 2017 году произойдет минимальный рост (0,6 процента). К сожалению, первые два месяца 2016 года продемонстрировали инерцию, продолжение которой приведет к тому, что мы закончим год с минусом. Но у правительства и Центрального банка имеются рычаги, способные переломить эту негативную тенденцию. У нас по-прежнему есть шанс, предприняв энергичные действия, к концу года выйти на траекторию роста в 3–4 процента в годовом измерении. В данном случае я готов согласиться с министром экономического развития А. В. Улюкаевым, который недавно сказал о своей вере в возможность прироста в 0,7 процента ВВП по итогам 2016 года.

— В начале марта правительство наконец утвердило антикризисный план. Есть ли в нем признаки тех самых энергичных действий, о которых вы упомянули?

— Про большинство мер из антикризисного пакета ничего плохого сказать нельзя, и в случае реализации они окажут определенное позитивное влияние на ситуацию. Проблема в недостаточном масштабе этих мер. Так, валовой объем инвестиций в экономике России сегодня составляет свыше 14 триллионов рублей в год. Антикризисный план предполагает дополнительное вливание в экономику лишь сотен миллиардов рублей, причем львиная доля этой поддержки пойдет в банковский сектор. Поддержка ключевых отраслей реального сектора, за счет которого и должен происходить экономический рост, вообще исчисляется десятками миллиардов. На фоне имеющихся потребностей в инвестициях это очень мало и не даст существенного эффекта даже в среднесрочной перспективе, не говоря уже про текущую ситуацию. Что касается краткосрочных перспектив, то в этом случае негативная экономическая динамика, как правило, переламывается за счет стимулирования потребительских расходов и увеличения расходов бюджета. И как раз здесь наши власти никаких сильных мер пока не предлагают.

Есть еще один фактор, способный обес­печить экономический рост, — деятельность экономических агентов, то есть населения, предприятий, регионов. Но чтобы бизнес и население начали более активно действовать в экономике, в частности больше инвестировать, необходима экономическая определенность. А о ней и речи быть не может, пока обменный курс скачет туда-сюда, процентные ставки по кредитам очень высоки и тоже довольно сильно гуляют, а правительство постоянно рассматривает различные налоговые и квазиналоговые новации (наподобие системы «Платон»). Поэтому прежде всего нужно стабилизировать курс рубля, причем на довольно низком уровне: раз уж он упал, нужно этим пользоваться. То же самое с процентными ставками — они должны быть низкими и не особенно волатильными. В этом случае экономика сможет действовать сама, не нуждаясь в особой поддержке от государства.

— Разве деньги, направляемые в банковский сектор, не должны в итоге пойти на поддержку реального сектора через кредиты?

— Поддерживать российскую банковскую систему абсолютно необходимо — она выполняет функцию кровеносной системы для всей экономики. И она вполне способна, по крайней мере теоретически, затем направить свои ресурсы и в реальный сектор экономики. Но, как показала практика последнего времени, наши банки предпочитают направлять средства господдержки на решение собственных проблем. У нас в стране пока плохо отстроена система, которая бы целевым образом доставляла бюджетные деньги, предназначенные для антикризисной поддержки, конечным ее получателям в лице широкого круга производственных предприятий. Банки имеют не только желание, но и возможности перераспределять средства господдержки в свою пользу. И здесь есть вопросы к финансовым властям — они должны достаточно быстро поменять положение дел в этой сфере. Иначе эффект от усилий государства в части насыщения отраслей реального сектора кредитами так и останется на очень низком уровне.

— А что касается государственных инвестиций — вы уверены, что в нынешних условиях они окажутся эффективными и не уйдут в песок?

— Я часто слышу о том, что государство — это якобы заведомо неэффективный инвестор. Весьма спорное утверждение, даже если смотреть на проблему с чисто коммерческой точки зрения. Нет никаких авторитетных исследований, бесспорно подтверждающих этот тезис. А уж если учитывать еще и народнохозяйственный, макроэкономический эффект от государственных инвестиций, то этот тезис тем более неверен. Речь идет о так называемых экстерналиях — эффектах, которые находятся за пределами финансовых контуров конкретного проекта. Если государство в лице РЖД строит железную дорогу, то как инвестор оно получает доходы только с грузоперевозчиков. Но одновременно около железной дороги начинает возникать экономическая активность: осваиваются месторождения, развиваются производства, открываются магазины и так далее. РЖД с этой активности почти ничего не имеет, но в народнохозяйственном смысле все равно возникает мультиплицирующий эффект.

Наконец, вся мировая практика подтверждает существование так называемых провалов рынка — сфер, с проблемами в которых частный капитал справляется плохо. Это образование, здравоохранение, наука и в большинстве случаев инфраструктурное строительство. Бизнес не будет строить железную дорогу в ту же Якутию. Затраты здесь высокие, грузопоток маленький, окупаемость безумно долгая, но развивать территорию надо. И, как показал опыт Транссиба, позитивный эффект от таких проектов может длиться столетиями. Когда российские императоры строили эту железную дорогу, там тоже было много проблем с окупаемость­ю, поиском средств, хватало и воровства. Власть за это очень критиковали. Но, как мы точно знаем сейчас, Транссиб дал мощный импульс к развитию не только Дальнего Востока и Восточной Сибири, но и всей страны.

Так что государственными инвестициями заниматься надо, другой вопрос, что и за их эффективностью тоже необходимо следить. Не нужно строить дороги в никуда и допускать, чтобы деньги масштабно разворовывались.

— Есть ли у государства средства для того, чтобы наращивать государственные инвестиции? Вроде бы сейчас все разговоры о том, как ужаться.

— Во-первых, вследствие девальвации рубля в экономике образовался внутренний резерв. Как известно, в 2015 году так называемый сальдированный финансовый результат (валовой доход минус издержки) в российской экономике увеличился в полтора раза. То есть она получила дополнительный доход, который, к сожалению, пока не был превращен в инвестиции. Во-вторых, и население, и экономика в целом по-прежнему сберегают гораздо больше, чем накапливают. Накопления — это и есть инвестиции. Мы сберегаем ближе к 30 процентам ВВП, а инвестируем 20 с небольшим процентов. Этот разрыв тоже следует рассматривать как ресурс для роста инвестиций. В-третьих, у государства тоже есть свои возможности. Речь не только о золотовалютных резервах, но и о рычагах, связанных с перераспределением расходов внутри бюджета, и об эмиссионных инструментах. Вообще государство — это крупнейший держатель денег в экономике, и если оно научится лучше их тратить, мы получим мощный ресурс как для антициклической и антикризисной политики, так и для поддержания экономической динамики, в том числе за счет инвестиций, финансируемых прямо или косвенно государством.

— Хотелось бы более подробно остановиться на эффекте от девальвации рубля. Почему после кризисов 1998 и 2008–2009 годов мы увидели явное оживление производства, а сейчас ничего подобного не наблюдается? В связи с дефолтом 1998 года часто вспоминают о факторе свободных производственных мощностей, которые тогда удалось довольно быстро задействовать.

— Здесь действительно есть некая загадка. В 1998 году отскок начался буквально через два-три месяца, причем довольно высокими темпами, в 2009 году он произошел чуть позже, через пять — семь месяцев. Сейчас с момента девальвации прошло уже больше года, а мы не видим никакого перелома тенденции. На мой взгляд, основная причина в том, что антикризисные действия правительства в 1998 и 2009 годах оказались в целом более адекватными ситуации, чем нынешние. Что касается свободных производственных мощностей, то они существуют и сейчас. Несколько отраслей, в частности металлургия, химия, транспортное машиностроение, сельское хозяйство, в 2000-е годы серьезно модернизировались. Загляните на любой крупный отечественный металлургический комбинат, и вы увидите новые цеха, современное оборудование, высококачественную продукцию. У этих предприятий есть резервы конкурентоспособных мощностей, вопрос в том, как их загрузить. Пока они наталкиваются на спросовые ограничения, в том числе внутри страны.

Второй фактор связан с экономической неопределенностью. И в 1998, и в 2009 годах ситуация в российской экономике вскоре после провала стабилизировалась, пусть на новом уровне обменного курса и процентных ставок. Дальше скачков не происходило, и траектория изменений была более или менее понятной для бизнеса. Сейчас такой устойчивости не наблюдается.

Наконец, третий момент. В 2009 году правительство серьезно поборолось за сохранение доходов населения, в результате они почти не сократились, а потребительский спрос стал хорошей подпоркой для экономического роста. Сейчас доходам дали провалиться. Это может быть и хорошо с точки зрения сальдированного финансового результата, о котором я упоминал выше, но зато упал оборот розничной торговли, сократились покупки многих потребительских товаров, товаров длительного пользования, начало падать жилищное строительство. То есть такой подпорки у нас сегодня нет.

Мне кажется, о потребительском спросе и об уровне доходов населения нельзя забывать. В конце концов, доходы — это еще и важнейший рычаг, позволяющий повышать интенсивность и производительность труда, что тоже важно для экономического роста. Если платить людям низкие зарплаты, они никогда не будут хорошо работать — это железное правило экономики.

— Вы упомянули о производительности труда. Часто говорят, что в России она крайне низкая и что в последние годы рост зарплат существенно ее опережал.

— Это неоднозначная проблема. Во-первых, в 90-е годы резко сократились объемы производства, а численность занятых уменьшилась не так сильно — отсюда и падение производительности. Во-вторых, часто забывают, что номинально производительность труда в нашей экономике быстро росла в 2000-е годы: ее прирост составлял три — пять процентов в год (пусть он и был неравномерным по секторам).

Теперь что касается популярного утверждения о том, что производительность труда должна расти быстрее, чем зарплаты. Это неправильно даже с теоретической точки зрения. Корректный анализ динамических рядов показывает, что они растут примерно одним темпом, причем на довольно длительных отрезках — до нескольких десятилетий — зарплата вполне может расти быстрее. В этом нет ничего ненормального, особенно если учесть, что в 90-е годы зарплаты были очень низкими — в этом смысле их рост в 2000-е годы можно рассматривать как своего рода отдачу долгов. И, повторюсь, если вы платите человеку высокую зарплату, у вас гораздо больше оснований предъявлять к нему высокие требования как к работнику. При этом бизнес, сталкивающийся с необходимостью компенсировать издержки на высокую оплату труда, получает стимул к внедрению новых трудосберегающих технологий. Это хорошо работающий механизм.

— Какие отрасли сумели извлечь выгоду от санкционной войны между Россией и странами Запада? Поначалу считалось, что открываются неплохие возможности для импортозамещения...

— Эти возможности действительно открылись. Другое дело, что моментально ими воспользоваться невозможно. Первыми это сделали отрасли с относительно коротким циклом оборота капитала, прежде всего сельское хозяйство и пищевая промышленность. По данным Росстата за январь 2016 года, производство мяса выросло по отношению к январю 2015 года на 12 процентов, переработка и консервирование картофеля, фруктов и овощей — почти на 22 процента. Эти сектора уже начали выигрывать и от контрсанкций, и от девальвации рубля. В числе выигравших по всем признакам находится и химическая промышленность. Она одна из немногих показала прирост по итогам прошлого года, и в январе эта тенденция продолжилась. Здесь на эффект девальвации наложился и эффект модернизации производственных мощностей — отрасль успела провести ее до кризиса. Сейчас продукция российской химической промышленности объективно более конкурентоспособна как на внутреннем, так и на внешнем рынках.

Металлурги, как мы говорили, тоже успели модернизироваться, но им помешало падение мировых цен на металлы. По факту они сработали в минус, хотя если бы не обновление производств, этот минус оказался бы еще больше. Кое-кто из производителей оборудования тоже успел воспользоваться падением курса рубля и санкциями против России, в частности производители оборудования для нефтяной и газовой промышленности. В основном по другим причинам, но и из-за санкций тоже, выиграли предприятия ВПК. Когда мы стали отказываться от закупок вооружений за рубежом, заказы были переразмещены на отечественных предприятиях.

Думаю, если санкции и контрсанкции продержатся еще какое-то время, то постепенно подтянутся и смежные отрасли, у которых цикл оборота капитала подольше. Им нужно вначале вложиться, затем ждать два-три года, пока в результате этих инвестиций расширятся масштабы производства, затем продукцию начнут покупать, и только тогда в статистике отразится их рост. Речь идет прежде всего о производителях потребительских товаров длительного пользования. Я не исключаю, что в итоге от эффекта девальвации выиграет даже наша легкая промышленность. Но пока, за исключением сельского хозяйства, пищевой и химической промышленности, мы видим лишь отдельные точки роста. Почти в любой отрасли есть выигравшие предприятия, но фронтального характера этот рост и в целом импортозамещение пока не имеют.

— Сейчас почти все российские регионы разрабатывают собственные антикризисные планы. На ваш взгляд, насколько серь­езные возможности сегодня есть у руководства субъектов РФ и муниципальных образований для того, чтобы повлиять на ситуацию?

— Давайте признаем честно — эти возможности довольно малы. В нынешней модели федерализма регионы в основном отвечают за состояние социальной сферы. Ресурсы, которые им выделяются через межбюджетные трансферты, тоже в основном предназначены для поддержания социалки. Конечно, от ее функционирования общий экономический результат тоже зависит. Но что касается самостоятельного влияния на экономическую динамику на своей территории, то здесь у регионов маловато рычагов. Основным способом как-то улучшить эту динамику, повысить темпы роста, остается обеспечение притока инвестиций. А для этого необходимо улучшение институциональной среды, снижение бюрократических и коррупционных барьеров для инвесторов, приходящих в регион. Соответствующую работу проводят многие регионы, и многие из них уже добились хороших результатов. Есть регионы-маяки, такие как Белгородская и Калужская области, а в последние годы и Воронежская область. Если вспоминать более ранние времена, можно упомянуть Хабаровский край.

Приток инвестиций обеспечивает опережающую экономическую динамику. Например, Белгородская область опередила по темпам роста все центральное Черноземье, и ее лидерство сохраняется уже полтора десятка лет. То есть они не только привлекли инвесторов, но и до сих пор пользуются плодами этой политики.

Второй рычаг — это местные налоговые льготы. Они не очень значительны, но все же могут служить для инвесторов дополнительным аргументом. Третий способ что-то изменить на территории — добиться от федерального центра создания таких институтов, как ОЭЗ или ТОР.

Как правило, успехи в привлечении инвестиций, в организации новых производств связаны с личностью губернатора. Недавно я встречался с представителем крупной французской машиностроительной компании, которая работает в разных российских регионах, и он подтвердил, что качество экономической среды на территории и ее привлекательность для инвестора сильно зависят от этого фактора. Губернаторы довольно разные и по эффективности, и по уровню квалификации. Чем сильнее губернатор, чем лучше он выстроил систему управления в своем регионе, тем легче с ним сотрудничать и тем охотнее к нему идут инвесторы. Однако сами инвесторы тоже должны себя правильно вести и учитывать интересы региона. Движение должно быть двусторонним, тогда придет успех.

Подготовил М. А. ЦУЦИЕВ