Понимание, что инновациями можно управлять, не так уж и старо: специальная инновационная политика как термин и явление появилась уже после Второй мировой войны. В статье пойдет речь о том, почему государства стали уделять особое внимание созданию систем управления инновациями, как они подходили к реализации этих намерений и как этот процесс протекает в России.
Дан Станиславович МЕДОВНИКОВ,
директор Института менеджмента инноваций НИУ «Высшая школа экономики»
История инновационных систем
Идея о том, что государству нужно не просто вкладываться в НИОКР, но и управлять внедрением научно-технических разработок в экономику, стала актуальной после Второй мировой войны. Однако к проведению системной государственной политики в этой сфере, к встраиванию в нее ведомств и специальных инструментов поддержки бизнеса отдельные государства приступили лишь через 30 лет, когда у них возникло желание получить экономическую отдачу от многочисленных изобретений, сделанных на государственные, а по сути, общественные вложения в исследования и разработки.
Безусловный лидер в сфере управления инновациями — США, хотя и в СССР действовала довольно серьезная система (существовал госкомитет по науке и технике, отраслевая наука, связанная с производством). Правда, в советской системе отсутствовала самая последняя фаза инновационного цикла — рыночная. Поскольку система была административно-командной, то сигнал от потребителя разработчику и производителю был сильно ослаблен. Это позволило достигнуть хороших результатов только в отдельных государственных мегапроектах — например, в космонавтике и военной сфере.
США начали строить свою национальную инновационную систему раньше других. После Второй мировой войны Америка оказалась в выигрышном положении — на ее территории не велись военные действия, доля страны в мировой экономике увеличилась, она испытала ощутимый приток талантливых людей и технологий. Поэтому к концу 60‑х, когда началась пятая технико-экономическая волна, США сумели виртуозно воспользоваться ситуацией: они, создавая новые институты поддержки инноваций, получили венчурную индустрию, Силиконовую долину, микроэлектронную промышленность, ЭВМ, а затем персональные компьютеры и интернет.
Многие компании Силиконовой долины росли на оборонных заказах, позже на рынок были пущены пенсионные деньги, произошла эмансипация интеллектуальной собственности, созданной за госсчет, и в сектор хлынули частные инвестиции. Родился так называемый закон Бая — Доула: интеллектуальная собственность, созданная на средства государства, либерализовывается — отдается разработчикам, если государство само не находит ей применения и не считает эти знания принципиально важными для безопасности. Далее разработчики ее коммерциализируют — создают и развивают на ее основе новый бизнес. Результатом такой политики стало появление сильных корпораций на совершенно новых рынках, связанных с пятой волной, — Intel, Microsoft и других.
Осознав, что они теряют конкурентоспособность на новых суперприбыльных рынках, прочие страны — прежде всего европейские, а чуть позже и азиатские — бросились вдогонку и начали копировать элементы американской системы. Но поскольку они вошли в процесс на более поздней стадии волны, то получили более скромную экономическую отдачу. Появились и так называемые новые инновационные страны. Яркие примеры — Израиль и Финляндия. Они стали выстраивать собственные инновационные системы, и в примерно тридцатилетнем горизонте добились очевидного успеха. У них происходило обновление промышленности, появлялись новые отрасли, в итоге они успевали за научно-техническим прогрессом и повышали конкурентоспособность своих экономик.
В России
Именно в тот момент, когда в мире разворачивалась волна создания национальных инновационных систем, распался СССР и в России начался переход к рыночной экономике.
Бизнес к технологическим инновациям прибегает в последнюю очередь: это мощный, но одновременно очень рисковый способ конкурентной борьбы. Он дорог, труднопрогнозируем и растянут во времени: в некоторых отраслях замена технологических основ производства имеет 10-, 20- и даже
В нулевые годы в России благодаря росту цен на углеводородное сырье сложилась благоприятная финансово-экономическая ситуация. Причем к этому времени в частном секторе уже появилось некоторое количество технологических бизнесов, занявшихся инновациями. То есть, с одной стороны, у государства появились деньги, с другой —подрос слой технологических компаний новой России. Наша элита наконец начала задумываться об управлении инновациями. Первоначально эталоном для создания системы управления инновациями для нас стала Америка. К этому времени какие-то отдельные элементы поддержки стартапов в России уже существовали — в частности, фонд Бортника и Европейский банк реконструкции и развития. Фонд Бортника доказал свою эффективность — подавляющее большинство компаний, которые чего-то добились, в начале своего пути так или иначе пользовались его грантами. Единственный минус фонда — низкая капитализация:
Американцы утверждают, что главное назначение национальной инновационной системы — создавать великие компании. В России это поняли поздно — первое время мы главным образом пытались спасти остатки советской науки, трудоустроить ученых и выпускников и так далее. То есть, с одной стороны, не было нужной фокусировки действий, с другой — мы вразнобой копировали элементы зарубежных инновационных систем вместо того, чтобы пошагово, в нужный момент включать необходимые инструменты, оказывающие поддержку компаниям на каждом этапе их существования. Так, независимо друг от друга в России были созданы «Сколково», «Роснано», РВК, фонд Бортника, Российский фонд технологического развития, фонд «ВЭБ-Инновации», стала внедряться кластерная политика, техплатформы.
Мы испробовали все инструменты инновационной политики. Однако сегодня, несмотря на то что набор инструментов у нас полный, инновационной экономики так и не появилось.
Уже сейчас понятно, что стратегия инновационного развития, обозначающая, каких горизонтов мы должны достигнуть к 2020 году, провалилась. На мой взгляд, причины провала ясны: копирование, сжатые сроки (напомним, что Финляндии и Израилю потребовалось более четверти века, а у нас инновационную экономику хотели построить едва ли не за десятилетие), недостаточное финансирование. Если мы хотим перевести экономику на инновационные рельсы, значит, новые отрасли и компании должны занимать все большую долю в ВВП (при сокращении сырьевой его составляющей). Достичь такого макроэкономического сдвига дешево невозможно. Начиная с 2008 года государство вложило в инновационную политику не больше 300 миллиардов рублей. Ежегодные затраты можно сравнить с оборотом крупной фирмы. А из-за несогласованности действий, строительства системы частями, с разной логикой мы получили еще и низкую эффективность вложенных средств.
Практика показывает, что почти ни одна добившаяся успеха компания по всем этажам так называемого инновационного лифта (от поддерживающего стартапы фонда Бортника и до создающего производства «Роснано») пока не проехалась. Потому что после первого этапа, когда компания уже создана и для нее наступает стадия масштабирования бизнеса, помогать должны другие институты. Они должны подхватывать компанию и передавать ее друг другу с рук на руки, а этого не происходит. В том числе и потому, что у каждого из этих инструментов, за исключением фонда Бортника, очень ограниченный функционал. РВК занималась преимущественно венчуром, «Роснано» — только нанотехнологиями и так далее. На мой взгляд, сейчас было бы правильно «поиграть мандатами» — расширить функционал каждого инструмента. Исключения — фонд Бортника и Фонд развития промышленности (ФРП). Нацелить ФРП на средние компании было очень правильным политическим решением. Но опять же, у него слишком маленькая капитализация — всего 20 миллиардов рублей. Фонд работает в сфере промышлености и средних компаний, а здесь нужны совсем другие масштабы.
К причинам неудач нашей инновационной политики относится и отсутствие понимания того, что мы находимся в поздней фазе технико-экономической волны. Здесь уже нет такой отдачи от стартапов и венчура, они лучше работают на более ранних стадиях, и они еще сыграют свою роль лучше, но не сегодня. Зато актуальнее работа со зрелыми фирмами и создание инструментария, необходимого для их дальнейшего продвижения.
Консьерж-менеджмент
Если мы посмотрим на более успешные инновационные страны, то большинство из них (и в Европе, и в Азии) еще лет
Еще в
Каковы отличия «газелей» и «скрытых чемпионов» от других средних компаний? Они быстро растут, они очень инновационны. Кроме того, они стабильно увеличивают экспорт своей продукции и являются глобальными игроками. У них много новых продуктов и происходит постоянное обновление линейки товаров.
Если системы дальнейшего выращивания, поддержки инновационных компаний, достигших средних размеров нет, то велик риск не получить от инноваций макроэкономического эффекта: множество стартапов не заменят одного «скрытого чемпиона». Вообще это сильный концептуальный шок для экономического мейнстрима, в том числе и нашего. Считается, что помогать стартапу нормально, но вот оказывать адресную поддержку уже взрослой, зубастой, быстрорастущей, имеющей экспортный потенциал компании не совсем правильно. Когда с этой мыслью все-таки смирились, задались вопросом: какая поддержка нужна таким бизнесам?
Опыт, в том числе США и Китая, которые дольше других занимаются разработкой этого направления, показывает, что простыми государственными решениями (например, дать денег) можно только ухудшить ситуацию: на этом этапе уже нужна персональная работа с компанией. Это так называемый консьерж-менеджмент, когда специалист в институте, фонде или государственном органе в постоянном режиме курирует конкретную компанию, смотрит, что ей необходимо, и оперативно реагирует на потребности. И только после отработки определенного количества компаний успешная методика закрепляется каким-то институциональным изменением.
В настоящее время десятки стран имеют системы для поддержки средних компаний. Кое-где эти программы очень жесткие, например в Южной Корее. Там первоначально было запущено семь программ для средних компаний разной величины, позднее их сократили до трех: средние, но недостаточно устойчивые и быстрорастущие; устойчивые и быстрорастущие (аналог компаний, участвующих в российском рейтинге «ТехУспех»); «скрытые чемпионы». Каждая программа предусматривает разные инструменты поддержки. Корейский опыт показывает, что эти инструменты работают и поддерживаемые в рамках программ компании темпов роста не теряют. Об опыте других стран, где программы существуют всего
Национальные чемпионы
Наше государство средние компании (в мировом масштабе это фирмы с оборотом от 2 до 20 миллиардов рублей, у нас их почему-то уже принято относить к крупным) не видело — под них не выстраивалась политика, не создавались инструменты. Только с прошлого года Россия начала двигаться в этом направлении. Речь идет о приоритетном проекте Минэкономразвития России «Поддержка частных высокотехнологических компаний-лидеров» («Национальные чемпионы»). Для участия в этом проекте было отобрано 30 лучших из 220 компаний, входящих в национальный рейтинг высокотехнологичных быстроразвивающихся компаний «ТехУспех».
Для «ТехУспеха» компании отбирались с точки зрения успешности их прошлого — темпы развития на протяжении нескольких лет, количество НИОКР, а для участия в «Национальных чемпионах» отбор происходил с учетом стратегий и амбиций компаний. Минэкономики России поставил этим компаниям очень серьезные KPI — по итогам 2020 года не менее двух компаний проекта должны выйти на объемы продаж не менее миллиарда долларов в год каждая, а не менее десяти — свыше 500 миллионов долларов в год каждая. При этом как минимум 15 компаний должны показать четырехкратный рост объема высокотехнологичного экспорта.
Но такие высокие KPI вовсе не главная проблема. В России пока только формируется культура общения государства с бизнесом. Диалогу, сотрудничеству приходится учиться и чиновникам, и self-made-предпринимателям — пока в рамках проекта это получается.
Важно понимать, что в ближайшее время подъема новой, шестой, волны не будет. К ней, конечно, надо готовиться и пестовать стартапы и венчурную индустрию — завтра они, может быть, выстрелят. А сегодня стоит заняться средним технологическим бизнесом. Если из него вырастут крупные частные технологические корпорации, лидеры на глобальном рынке, и если их будут десятки, тогда появится спрос и на стартапы, и на услуги сектора исследований и разработок. И доля частного финансирования в секторе НИОКР наконец вырастет. Тот же путь в свое время прошли США. В
Технико-экономические волны
Начиная с английской промышленной революции прошло пять технико-экономических волн. По общему консенсусу исследователей пятая волна связана с информационно-телекоммуникационными технологиями — последовательным появлением после Второй мировой войны транзистора, ЭВМ, интегральной микросхемы, персонального компьютера.
Технико-экономическая волна обычно длится порядка
50–60 лет. Вначале появляется какое-то количество прорывных технологий, потом они привлекают внимание бизнеса, туда приходят финансы, возникает переинвестирование (так называемый пузырь), создается множество новых продуктов и рынков, рядовые граждане начинают все это потреблять. Затем пузырь лопается, перегретый рынок сужается, но одновременно происходит переосмысление новых технологических разработок, которые начинают диффундировать в традиционные отрасли, не затронутые началом волны. В тот момент, когда другие отрасли подхватывают импульс, начинается ровное развитие, без переинвестирования, и происходит насыщение всей экономики этим новым технологическим инновационным импульсом. Впоследствии волна естественным образом затухает.
