«Бюджет» поговорил с директором Института народнохозяйственного прогнозирования РАН доктором экономических наук Александром Александровичем ШИРОВЫМ об антикризисных мерах и перспективах импортозамещения.
— Александр Александрович, какова ваша оценка сложившейся ситуации? В чем ее отличие от предыдущих экономических кризисов?
— За последние 20 лет мы были свидетелями пяти кризисов, и каждый из них имел свои особенности. Так, природа «пандемического» кризиса не была экономической — то же можно сказать и про нынешний кризис. При этом основное отличие сегодняшней ситуации в том, что мы наблюдаем не просто действия, направленные на ограничение экономического развития России, но попытки ее отделения от мировой экономики. Это принципиально новый сюжет. Поскольку главный удар связан с попыткой экономической дезинтеграции, то и наш ответ должен лежать прежде всего во внешнеэкономической плоскости. Например, механизмы резервирования, в том числе использования бюджетного правила, которые существовали до сих пор, становятся неактуальными. А это, в свою очередь, сильно влияет на параметры и денежно-кредитной, и бюджетной политики. Скажем, в отличие от кризиса 2020 года сейчас требуется существенная поддержка банковской системы (зато это похоже на то, что было в кризис
Те меры поддержки, которые могут быть использованы сейчас, в той или иной степени были задействованы во время кризисов
— Что можно сказать о влиянии текущего кризиса именно на бюджетную систему? В чем будет заключаться основной эффект?
— Фундаментальный факт состоит в том, что Минфин России больше не сможет придерживаться некоторых прежних постулатов бюджетной политики. Бюджетное правило в том виде, в котором оно существовало с 2018 года, неприменимо: совершенно непонятно, как резервировать и управлять средствами в валютах развитых стран. Теперь, когда наша экономика получает избыточный объем валюты, она не в состоянии так же легко, как раньше, воспользоваться этими средствами. То есть с точки зрения накопления резервов бюджетное правило не работает. С точки зрения ограничений бюджетных расходов оно тоже вряд ли сейчас может существовать. А значит, вся конструкция, которая была создана для контроля уровня обязательств бюджетной системы и для формирования резервов под задачи контрциклической бюджетной политики, теряет смысл.
Сбалансированность бюджетной системы — это еще один важнейший постулат последних лет. Совершенно очевидно, что в новых условиях бездефицитный бюджет практически невозможен. Прежде всего потому, что государственные финансы становятся ключевым фактором структурной перестройки экономики. Дефицит бюджета, с одной стороны, необходим для того, чтобы эту структурную перестройку поддерживать — финансировать проекты критической инфраструктуры, развивать импортозамещение там, где этим не может заниматься частный бизнес. С другой стороны, он нужен для развития внутреннего финансового рынка. В частности, для того, чтобы банковская система могла использовать механизмы государственных обязательств, диверсифицируя инструменты финансирования проектов внутри экономики. При том низком уровне государственного долга, который мы имеем, такое развитие событий было бы естественным. Другое дело, что в условиях 2022 года это довольно проблематично — с учетом высокого уровня инфляции нужны другие финансовые источники. Пока они есть: это и существенные остатки средств на бюджетных счетах, и значительный бюджетный профицит в первом квартале, и некоторые другие резервы, накопленные в различных сегментах нашей бюджетной системы.
— Можно ожидать, что и на региональном уровне будут задействованы аналогичные механизмы — например, что Федерация позволит субъектам проводить более гибкую бюджетную и долговую политику?
— Здесь велика опасность роста задолженности региональных бюджетов, что уже не раз случалось в нашей истории. Думаю, с учетом этого риска Минфин будет стремиться поддерживать региональные бюджеты с помощью трансфертов. Пока устойчивость региональных бюджетов довольно высока в связи с удачным первым кварталом и значительными остатками бюджетных средств. Но так или иначе механизмы заимствования будут развиваться — особенно в тех регионах, которые относятся к эффективным и устойчивым.
Поскольку сейчас вновь обсуждаются вопросы передачи дополнительных полномочий на региональный уровень, то, конечно, предстоит прорабатывать и соответствующее увеличение доходной базы регионов, то есть вносить некоторые изменения в систему межбюджетных отношений. Но этот вопрос не краткосрочный.
— Если говорить об уже принятых и обсуждаемых федеральных антикризисных мерах — как вы их оцениваете?
— Повторюсь, опыт, накопленный правительством как минимум за последние 15 лет, и диапазон уже опробованных мер поддержки экономики настолько широки, что можно выбирать готовые решения с полки. Пока жестких финансовых ограничений по финансам нет, и, по-видимому, правительство движется примерно тем же путем, что и в кризис
Основную проблему я вижу в том, что, по-видимому, полностью угнаться за ухудшающейся экономической ситуацией не удастся. Во время кризиса 2020 года локдаун продлился всего два месяца — апрель и май 2020 года. Принятые правительством меры уже к концу лета 2020 года стали перебивать негативные последствия кризиса. Спад экономики, конечно, был, но он оказался существенно слабее оценок: 2,7 процента при изначальном прогнозе
Сейчас ситуация иная, и, вероятно, в рамках 2022 года меры поддержки не всегда будут успевать за ухудшением экономических параметров: реальных доходов населения, заработных плат, инвестиционной активности. Хотя антикризисные меры и окажут позитивное воздействие на экономическую динамику, часть его придется уже на 2023 год. Поэтому важно, чтобы средства доводились оперативно.
Кроме того, ситуация 2020 года показала, что у нас есть ограничения по каналам бюджетной поддержки — например, средства невозможно довести до тех граждан или предпринимателей, которые работают не совсем легально. Надо понимать, что они могут получить поддержку только в рамках какой-то массовой кампании вроде выплат всем семьям с детьми. Такие меры показали свою эффективность, и, полагаю, они будут использованы где-нибудь во втором полугодии, когда у правительства будет более полное понимание ситуации. Также очень важно, чтобы социальные выплаты — пенсии и другие социальные пособия — индексировались максимально близко к реальным показателям инфляции.
— Хотелось бы перейти к теме импортозамещения. Есть ощущение, что с 2014 года мы здесь практически не продвинулись. Так ли это? И есть ли шанс что-то изменить сейчас, в условиях гораздо более жестких ограничений?
— Мировая экономика за последние 30 лет радикально изменилась, она стала значительно более открытой. Ни одна страна мира не в состоянии обеспечить полную автаркию, даже такая огромная, как Россия. К слову, этого не мог и Советский Союз. Поэтому сегодня импортозамещение — это прежде всего вопрос исключения критической зависимости от товаров, услуг и технологий, которые прямо влияют на безопасность и жизнеспособность страны. Политика импортозамещения, которая проводилась с 2014 года, была ориентирована на достижение именно этих целей.
Ситуация отличается от 2020 года, и, вероятно, сейчас меры поддержки не всегда будут успевать за ухудшением экономических параметров. Хотя антикризисные меры и окажут позитивное воздействие на экономическую динамику, часть его придется уже на 2023 год.
В этом смысле было много сделано. Например, сегодня мы практически независим от импорта ключевых видов продовольствия. Если и возникают локальные дефициты, вызванные паническими настроениями потребителей, то они удачно гасятся буквально в течение нескольких дней. В фармацевтике по дорогим и сложным лекарствам мы пока зависим от крупных мировых производителей, так как ведущие фармкомпании тратят огромные деньги и время на исследования, разработки и внедрение новых видов препаратов в медицинскую практику. Однако зависимость от критически важных лекарств по ключевым видам патологий (сердечно-сосудистые, эндокринные) в последние
Что касается критического импорта, который нам необходим, но который мы не производим, то его можно разделить на три части. Во-первых, это промежуточное потребление — комплектующие и материалы. Здесь наиболее импортозависимые отрасли — это машиностроение, химическая промышленность (производство пестицидов, красителей), фармацевтика. Надо сказать, что их зависимость не фатальна, как у автопрома или электронной промышленности, которые, не получив комплектующие, не выпустят продукцию. Здесь через выстраивание дополнительных логистических цепочек многие ограничения можно обходить.
Вторая часть импорта связана с поставками машин и оборудования, и здесь ситуация тяжелая. По сути, такие поставки — это овеществленные технологии. Ясно, что наша экономика не может быстро повышать свою эффективность при отсутствии доступа к наиболее современным мировым технологиям. Отрезав нас от достижений в наиболее важных сферах технологического развития, развитые страны наносят по нам тяжелый удар в среднесрочной перспективе. По нашим оценкам, недружественные государства сегодня контролируют порядка 60 процентов рынка исследований и разработок, а Россия и дружественные нам страны, включая Китай, — примерно 20 процентов.
Ясно, что здесь нас ждут серьезные проблемы. Значит, надо перестраиваться, активнее финансировать науку, выстраивать каналы взаимодействия от фундаментальных исследований к прикладным, к инжинирингу и дальше — к производству.
Наконец, последнее направление — потребительский импорт. На первый взгляд, ВВП рассчитывается таким образом, что чем меньше импорт, тем больше ВВП. Проблема состоит в том, что в современной открытой экономике ограничение импорта приводит к снижению конечного спроса и производства. Так что снижение импорта, которое мы сейчас наблюдаем, это отнюдь не плюс, а, к сожалению, минус, и притом довольно существенный. И с этим придется что-то делать. Частично потоки импортной продукции можно переориентировать на дружественные страны, причем это может быть как белый, так и серый импорт. Еще одно направление компенсации критического импорта — обмен наших энергоносителей на импортные поставки из недружественных стран. Иными словами, в текущих условиях основная задача внешней торговли — не получение дополнительного объема резервных валют (сейчас для нас это проблема), а обеспечение поставок критического импорта.
— Выше вы сказали о проблеме доступа к технологиям. Как именно нужно перестраивать научно-технологическую политику? Особенно с учетом неудачных прошлых попыток стимулировать инновационное развитие.
— Объем средств, которые мы должны тратить на эти задачи, должен быть существенно больше сегодняшних значений. Например, объем прямых затрат на исследования и разработки в России в последние
Чтобы обеспечивать импортозамещение более высокими темпами, России требуется иметь в структуре ВВП до трех процентов затрат на исследования и разработки. В идеале хотя бы две трети из них должны быть отечественными, чтобы не попасть под риск внешних ограничений. Нарастить затраты на один процент ВВП — важно, но сложно. Во-первых, надо понять, где взять эти ресурсы. Во-вторых, просто раздать деньги — явно недостаточно. Должна быть выстроена система взаимодействия с отдельными элементами научной системы. В выстраивании этих цепочек, безусловно, должны участвовать и бизнес, и научные организации, и государство.
До сих пор эта работа носила точечный характер. Конечно, в довольно сжатые сроки Россия избавилась от импортных комплектующих в большинстве видов вооружений и военной техники, реализовала доктрину продовольственной безопасности, продвинулась в химическом производстве и металлургии. Но в целом по значительному спектру очень важных, прежде всего машиностроительных, производств мы находимся в критической зависимости от импортных технологий.
— Можно ли уже прогнозировать, какие российские регионы пострадают от санкций сильнее, а какие, наоборот, могут получить новый импульс к развитию?
— Об этом пока можно говорить только в общих чертах. Выше мы предположили, что функция внешней торговли меняется: из поставщика резервных валют, на которые мы затем обменивали технологии, инвестиционные и потребительские товары, она превращается в обеспечителя критического импорта. Значит, нужно исходить из того, что объемы добычи и экспорта углеводородов в развитые страны будут стагнировать. Бюджеты таких регионов, как Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономные округа, Тюменская область, другие нефтедобывающие регионы, могут столкнуться с достаточно серьезными проблемами в краткосрочной перспективе. Субъекты, экономика которых связана с переработкой сырья, например с металлургией — условно, Вологодская или Липецкая области, — тоже могут получить такого рода проблемы.
При этом в силу изменения логистических цепочек будет расти значимость регионов Сибири и Дальнего Востока. Например, предприятия, связанные с промышленной сборкой, скорее всего, будут возникать вдоль Транссиба на Дальнем Востоке. То есть там, где меньше логистическое плечо к предприятиям — поставщикам комплектующих из Китая и Юго-Восточной Азии. По нашим предварительным оценкам, регионы Дальнего Востока и Сибири (с учетом наличия у нее старопромышленного потенциала и близости к европейской части России) получат новые возможности, связанные с реализацией программы импортозамещения. В целом логично предположить, что производство автомобильной техники и машиностроение будут постепенно смещаться с запада на восток.
Что касается крупных агломераций, то для них ситуация принципиально не изменится. Центры консолидации прибыли и принятия решений останутся в Москве и Санкт-Петербурге. Аграрные регионы в текущих условиях, возможно, получат дополнительную устойчивость. Сельскохозяйственное сырье будет расти в цене, покупать его у нас, безусловно, будут, поэтому те субъекты, где сельское хозяйство имеет промышленный характер — прежде всего Южный федеральный округ и часть Сибири, — будут иметь дополнительные преимущества.
Подготовил М. А. ЦУЦИЕВ
