Владлен ДАВЫДОВ родился 16 января 1924 года в Москве. В 1943 году был принят в только что организованную В.И. Немировичем-Данченко школу-студию при Художественном театре. В 1947 году приглашен в труппу МХАТа. В 1948 году Давыдов снялся в фильме «Встреча на Эльбе», принесшем 24-летнему актеру Сталинскую премию и всенародную славу. С 1985 года Владлен Давыдов 15 лет был директором музея МХАТа. В нынешнем театральном сезоне его можно увидеть на сцене театра в спектаклях «Чайка» и «Амадей».
— Где прошло ваше детство?
— Вся моя жизнь связана с Москвой. Мы с родителями жили на Смоленском бульваре. Это был настоящий бульвар с громадными вековыми липами. Зимой мы даже катались там на лыжах. Жили в коммунальной квартире и, так как соседи не пускали нас через парадный вход, приходилось ходить по черной лестнице. На этой лестнице ночевали беспризорники, и вечером возвращаться было страшно. Вот такой была Москва 20-х — начала 30-х годов.
— Когда вы полюбили театр и решили связать с ним жизнь?
— Очень рано. Когда в одиннадцать лет пришел во МХАТ на спектакль «Платон Кречет» с Добронравовым в главной роли, то был настолько потрясен, что написал письмо в Художественный театр. Оно попало к режиссеру этого спектакля Илье Яковлевичу Судакову. И Судаков написал одиннадцатилетнему мальчику ответ: «Благодарю за внимание. Если вы решите стать актером, приходите экзаменоваться в наш театр»...
Когда в 1985 году я стал директором музея МХАТа, мне достали из архива мое письмо, к которому была приложена копия ответа Судакова. Вот это пример того, что такое была культура Художественного театра.
— Славу вам принес фильм Григория Александрова «Встреча на Эльбе», где вы снимались с великими артистами — Любовью Орловой, Борисом Андреевым...
— Для меня «Встреча на Эльбе» — это как первая любовь.Григорий Александров — мой первый учитель и «крестный отец» в кино. Фильм вышел на экраны в 1949 году и имел колоссальный успех. С точки зрения художественности это уникальный фильм. Кадры послевоенного Кенигсберга лучше всяких рассказов свидетельствуют о том времени,
— Другой ваш известный фильм — «Кубанские казаки» Пырьева. Когда-то его возносили, потом ругали. А как вы его оцениваете?
— Да, этот фильм потом много ругали. Считалось, что это лакировочный фильм. Но вот, например, оперетта «Сильва» или «Принцесса цирка» — лакировочные произведения? Это особый жанр — музыкальная комедия. Это сказка, а сказки существуют для того, чтобы дарить людям ра дость. Радость была нужна, потому что после войны была жуткая разруха, только-только отменили карточную систему, все жили очень трудно. Фильм сначала назывался «Веселая ярмарка»: это же опереточное название. Прекрасная музыка Дунаевского, талантливая работа Пырьева с хорошими актерами.
— Что за романтическая история у вас приключилась во время недели советского фильма в Париже в 1955 году?
— Как-то па банкете по поводу «Встречи на Эльбе» Фаина Георгиевна Раневская мне сказала: «Я вас поздравляю. Вы — молодой артист, и, к сожалению, у вас преступная красота». И вот не знаю, может быть, за «преступную красоту» я и попал в делегацию, которая должна была представлять советский кинематограф в Париже. А история была скорее трагикомическая, в духе того времени.
Весь цвет французского кино встречал советскую делегацию: Жерар Филип, Ив Монтан, Николь Курсель, Симона Синьоре, Даниэль Дарье, Мишель Морган.
Николь Курсель предложила мне показать свой Париж. Я отпросился у руководителя нашей делегации, не поехал па какое-то мероприятие, и мы на машине ее брата объездили весь Париж. Ее брат нее время нас фотографировал. Когда я уезжал, Николь Курсель провожала нас па вокзале и подарила мне пачку этих фотографий. Вскоре после возращения меня вызвали в Министерство культуры. Я взял все фотографии и пошел. Министр культуры Николай Александрович Михайлов меня встречает и спрашивает: «Ну, как съездили?». Я говорю: «Хорошо!». «А как вы себя там вели? Я вам должен объявить выговор». Я удивился: «За что?».
«А за ваше неправильное поведение за границей». И он бросил на стол журнал «Пари Матч», где была моя фотография с Николь Курсель и надпись: «Советский Дон Жуан в Париже».
А наступил уже 1956 год. Я позвонил режиссеру Григорию Александрову. Он меня успокоил: «Да, я все знаю, потому что это я был инициатором того, чтобы вас включили в эту делегацию. Пусть посмотрят, что у нас есть свои Жерары Филипы. И не волнуйтесь, Владик, сейчас идет XX съезд, Михайлову не до вас, он волнуется за себя». И действительно, все это прекратилось, но я еще целых пять лет был «невыездным».
— Успех в кино помог вам в театре или наоборот ?
— В Художественном театре была традиция: чтобы молодые актеры не зазнавались, их занимали в народных сценах. Я, например, со своими молодыми коллегами был занят в ролях лакеев в спектакле «Горячее сердце». Л па лакеев там еще надевали попону, и получалась такая лошадь из трех человек. Голову играл Алексей Покровский, я —туловище, а хвост — Володя Трошин. У него была Сталинская премия. У меня — две (за кино и за театральный спектакль «Вторая любовь»). То есть на троих у нас было три Сталинские премии, и вот так мы играли лошадь.
Я был занят в великом спектакле Немировича-Данченко «Воскресение». В программке было написано: «лакей графини Чарской — лауреат Сталинской премии В. Давыдов». Я выносил на подносе визитную карточку, у меня не было ни одного слова. При каждом выходе мои поклонницы начинали хлопать или хихикать. Это, конечно, мешало актерам в этой сцене. В конце концов од-па из актрис сказала: «Или я, или Давыдов», и меня с этой роли сняли. Потом уже я играл в этом спектакле одну из главных ролей, «от Автора», первым исполнителем которой был Василий Иванович Качалов.
Художественный театр я застал в самом расцвете. Играли «старики» — Москвин, Качалов, Книппер-Чехова, Тарханов... В полной силе было «второе поколение» — Тарасова, Добронравов, Хмелев, Ливанов, Андров-ская, Еланская. Потом, в 60 — 70— е годы, я был занят во всех чеховских пьесах: играл в «Иванове», «Дяде Ване», «Трех сестрах», до сих пор играю в «Чайке».
— Вас называют «звездой потерянного поколения». Почему судьба «третьего поколения» МХАТа так разительно отличается от судьбы «второго» и «первого»?
- В послевоенные годы у нас не было ни драматургии, через которую мы могли бы сказать свое слово, ни лидера, каким был, например, для «второго поколения» энергичный, талантливый режиссер Илья Судаков.
А вообще я считаю, что Художественный театр с его действительно великими этическими и эстетическими принципами кончился со смертью Немировича-Данченко. После него театр плыл без руля и ветрил.
— Как вы оцениваете приход Ефремова во МХАТ, а потом и раздел театра?
— Один из актеров после разделения театра спросил меня: «Ну, Владлен, где теперь Художественный театр — во МХАТе имени Горького или во МХАТе имени Чехова?». Я ответил, что
Художественный театр теперь на Новодевичьем кладбище и еще у меня в музее.
— В чем вы видите будущее МХАТа
— Я недавно слышал, что японцы обнаружили ДНК мамонта и хотят его клонировать.
И я подумал, что, может быть, ученые выделят ДНК Станиславского и тоже смогут его клонировать. Вот тогда и появится великое будущее для нашего театра.
Давид Самойлов написал как-то, по другому, правда, поводу: «Нету их, и все разрешено». Хорошие слова, верно?
Галина Степанова
— Где прошло ваше детство?
— Вся моя жизнь связана с Москвой. Мы с родителями жили на Смоленском бульваре. Это был настоящий бульвар с громадными вековыми липами. Зимой мы даже катались там на лыжах. Жили в коммунальной квартире и, так как соседи не пускали нас через парадный вход, приходилось ходить по черной лестнице. На этой лестнице ночевали беспризорники, и вечером возвращаться было страшно. Вот такой была Москва 20-х — начала 30-х годов.
— Когда вы полюбили театр и решили связать с ним жизнь?
— Очень рано. Когда в одиннадцать лет пришел во МХАТ на спектакль «Платон Кречет» с Добронравовым в главной роли, то был настолько потрясен, что написал письмо в Художественный театр. Оно попало к режиссеру этого спектакля Илье Яковлевичу Судакову. И Судаков написал одиннадцатилетнему мальчику ответ: «Благодарю за внимание. Если вы решите стать актером, приходите экзаменоваться в наш театр»...
Когда в 1985 году я стал директором музея МХАТа, мне достали из архива мое письмо, к которому была приложена копия ответа Судакова. Вот это пример того, что такое была культура Художественного театра.
— Славу вам принес фильм Григория Александрова «Встреча на Эльбе», где вы снимались с великими артистами — Любовью Орловой, Борисом Андреевым...
— Для меня «Встреча на Эльбе» — это как первая любовь.Григорий Александров — мой первый учитель и «крестный отец» в кино. Фильм вышел на экраны в 1949 году и имел колоссальный успех. С точки зрения художественности это уникальный фильм. Кадры послевоенного Кенигсберга лучше всяких рассказов свидетельствуют о том времени,
— Другой ваш известный фильм — «Кубанские казаки» Пырьева. Когда-то его возносили, потом ругали. А как вы его оцениваете?
— Да, этот фильм потом много ругали. Считалось, что это лакировочный фильм. Но вот, например, оперетта «Сильва» или «Принцесса цирка» — лакировочные произведения? Это особый жанр — музыкальная комедия. Это сказка, а сказки существуют для того, чтобы дарить людям ра дость. Радость была нужна, потому что после войны была жуткая разруха, только-только отменили карточную систему, все жили очень трудно. Фильм сначала назывался «Веселая ярмарка»: это же опереточное название. Прекрасная музыка Дунаевского, талантливая работа Пырьева с хорошими актерами.
— Что за романтическая история у вас приключилась во время недели советского фильма в Париже в 1955 году?
— Как-то па банкете по поводу «Встречи на Эльбе» Фаина Георгиевна Раневская мне сказала: «Я вас поздравляю. Вы — молодой артист, и, к сожалению, у вас преступная красота». И вот не знаю, может быть, за «преступную красоту» я и попал в делегацию, которая должна была представлять советский кинематограф в Париже. А история была скорее трагикомическая, в духе того времени.
Весь цвет французского кино встречал советскую делегацию: Жерар Филип, Ив Монтан, Николь Курсель, Симона Синьоре, Даниэль Дарье, Мишель Морган.
Николь Курсель предложила мне показать свой Париж. Я отпросился у руководителя нашей делегации, не поехал па какое-то мероприятие, и мы на машине ее брата объездили весь Париж. Ее брат нее время нас фотографировал. Когда я уезжал, Николь Курсель провожала нас па вокзале и подарила мне пачку этих фотографий. Вскоре после возращения меня вызвали в Министерство культуры. Я взял все фотографии и пошел. Министр культуры Николай Александрович Михайлов меня встречает и спрашивает: «Ну, как съездили?». Я говорю: «Хорошо!». «А как вы себя там вели? Я вам должен объявить выговор». Я удивился: «За что?».
«А за ваше неправильное поведение за границей». И он бросил на стол журнал «Пари Матч», где была моя фотография с Николь Курсель и надпись: «Советский Дон Жуан в Париже».
А наступил уже 1956 год. Я позвонил режиссеру Григорию Александрову. Он меня успокоил: «Да, я все знаю, потому что это я был инициатором того, чтобы вас включили в эту делегацию. Пусть посмотрят, что у нас есть свои Жерары Филипы. И не волнуйтесь, Владик, сейчас идет XX съезд, Михайлову не до вас, он волнуется за себя». И действительно, все это прекратилось, но я еще целых пять лет был «невыездным».
— Успех в кино помог вам в театре или наоборот ?
— В Художественном театре была традиция: чтобы молодые актеры не зазнавались, их занимали в народных сценах. Я, например, со своими молодыми коллегами был занят в ролях лакеев в спектакле «Горячее сердце». Л па лакеев там еще надевали попону, и получалась такая лошадь из трех человек. Голову играл Алексей Покровский, я —туловище, а хвост — Володя Трошин. У него была Сталинская премия. У меня — две (за кино и за театральный спектакль «Вторая любовь»). То есть на троих у нас было три Сталинские премии, и вот так мы играли лошадь.
Я был занят в великом спектакле Немировича-Данченко «Воскресение». В программке было написано: «лакей графини Чарской — лауреат Сталинской премии В. Давыдов». Я выносил на подносе визитную карточку, у меня не было ни одного слова. При каждом выходе мои поклонницы начинали хлопать или хихикать. Это, конечно, мешало актерам в этой сцене. В конце концов од-па из актрис сказала: «Или я, или Давыдов», и меня с этой роли сняли. Потом уже я играл в этом спектакле одну из главных ролей, «от Автора», первым исполнителем которой был Василий Иванович Качалов.
Художественный театр я застал в самом расцвете. Играли «старики» — Москвин, Качалов, Книппер-Чехова, Тарханов... В полной силе было «второе поколение» — Тарасова, Добронравов, Хмелев, Ливанов, Андров-ская, Еланская. Потом, в 60 — 70— е годы, я был занят во всех чеховских пьесах: играл в «Иванове», «Дяде Ване», «Трех сестрах», до сих пор играю в «Чайке».
— Вас называют «звездой потерянного поколения». Почему судьба «третьего поколения» МХАТа так разительно отличается от судьбы «второго» и «первого»?
- В послевоенные годы у нас не было ни драматургии, через которую мы могли бы сказать свое слово, ни лидера, каким был, например, для «второго поколения» энергичный, талантливый режиссер Илья Судаков.
А вообще я считаю, что Художественный театр с его действительно великими этическими и эстетическими принципами кончился со смертью Немировича-Данченко. После него театр плыл без руля и ветрил.
— Как вы оцениваете приход Ефремова во МХАТ, а потом и раздел театра?
— Один из актеров после разделения театра спросил меня: «Ну, Владлен, где теперь Художественный театр — во МХАТе имени Горького или во МХАТе имени Чехова?». Я ответил, что
Художественный театр теперь на Новодевичьем кладбище и еще у меня в музее.
— В чем вы видите будущее МХАТа
— Я недавно слышал, что японцы обнаружили ДНК мамонта и хотят его клонировать.
И я подумал, что, может быть, ученые выделят ДНК Станиславского и тоже смогут его клонировать. Вот тогда и появится великое будущее для нашего театра.
Давид Самойлов написал как-то, по другому, правда, поводу: «Нету их, и все разрешено». Хорошие слова, верно?
Галина Степанова
