— Евгений Шлемович, с одной стороны, у государства есть серьезные социальные обязательства, которые за последние несколько лет выросли. При этом бюджет зависим от поступлений от экспорта сырья. С другой стороны, постоянно говорится о том, что необходимо «слезть с нефтяной иглы», диверсифицировать экономику. Как обеспечить баланс между этими задачами?
— Я бы не делал упор на необходимости «слезть с нефтяной иглы». Важно понимать, что Россия еще многие годы, если не десятилетия, будет продавать за границу нефть, газ, металлы, лес. Когда мы говорим о диверсификации экономики, вовсе не имеется в виду, что от всего этого следует отказаться и строить экономику тайваньско-сингапурского типа. Наш бюджет еще долго и в значительной степени будет зависеть от экспортных ресурсов. Вопрос в том, какими будут цены на эти ресурсы и сколько мы сможем выручить. Если говорить о длинном тренде, то цены, по всей видимости, будут падать. В мировой экономике наблюдаются новые тенденции: энергосбережение, переход на альтернативные источники энергии, «зеленая» экономика, а все это предполагает ограничение потребления ресурсов. Даже такие страны, как Китай и Индия, казалось бы, перспективные рынки для нашего сырьевого экспорта, уже сейчас разворачиваются в сторону энергосберегающей, экологически чистой экономики. Поэтому если мы не дополним поступления от продажи ресурсов несырьевыми источниками доходов, то риск невыполнения наших социальных обязательств (к слову, очень небольших) станет реальным и уже через несколько лет мы будем вынуждены в той или иной форме объявить по ним дефолт.
Как показывает мировая история, любой кризис, если он развивается нормально, приводит к повышению эффективности экономики, закрытию старых производств и высвобождению рабочей силы. К началу текущего кризиса мы подошли в ситуации, когда треть экономики жила за счет экспорта сырья, а оставшиеся две трети стагнировали. Как раз их и следовало в условиях кризиса закрыть. Однако этого не произошло. Власти побоялись высокой безработицы, а она неизбежна, если мы хотим создавать новую экономику. В результате сейчас, когда страна перешла из острой стадии кризиса в стадию рецессии, где нет экономического роста, но нет и падения, наблюдавшегося в 2008–2009 годах, оказалось, что мы сохранили абсолютно устаревшую структуру экономики, которая еще сильнее законсервирована. Сейчас наблюдается некоторый рост ВВП, но он объясняется прежде всего тем, что у людей пока сохранились деньги и они бросились покупать импортные товары. Диверсификация же, начало которой могло быть положено как раз во время кризиса, не состоялась. В этом смысле баланса между недиверсифицированной экономикой и нашими, повторюсь, весьма скромными социальными обязательствами нет и в ближайшие годы не будет.
— Как вы можете оценить эффективность разнообразных институтов развития, созданных в России несколько лет назад?
— Сами по себе институты развития нужны, в том числе и создаваемые государством. Существует крайнее мнение, что государству следует полностью уйти из экономики и она должна развиваться по своим собственным законам. Конечно, это не так. Но есть и другая крайность, когда государство, как мы это наблюдаем сегодня, пытается в ручном режиме управлять экономикой. То, что институты развития созданы, это хорошо, однако при этом не удалось активизировать частную инициативу. РСПП в докладе о предпринимательском климате в 2009 году пришел к выводу, что по сравнению с 2008 годом он стал хуже. Институты развития, которые поддерживаются государством, должны выполнять вспомогательную роль, они «расшивают» только наиболее сложные ситуации, поддерживая те сектора, куда бизнес в силу каких-то причин идти пока не может. Но это должно происходить на фоне широкого использования частной инициативы. Именно этого мы не видим.
— Почему?
— Причин много, и некоторые из них лежат в сфере политики. В последние годы, примерно после 2003 года, бизнес по сути превратился в придаток государства. Если говорить о коррупции, то надо иметь в виду не взятки, которые заносят чиновникам, а то, что люди, находящиеся на всех уровнях власти, фактически являются бизнесменами и контролируют огромные финансовые потоки, которые проходят в том числе через якобы частные фирмы. Это важнейшая проблема. Гайдар в одной из своих последних книг писал как раз о слиянии власти и собственности, предупреждая, что это смертельно опасно для развития страны.
Вообще, государство не должно выступать в роли собственника, кроме, разумеется, бюджетной сферы — школ, больниц, вузов и так далее. Сейчас оно прямо или косвенно контролирует, по некоторым оценкам, две трети нашей экономики. В этих условиях любые институты развития превращаются из тонких механизмов подстройки во второй Госплан. Они оперируют колоссальными средствами, но куда их направить, решается в высоких кабинетах без реальной конкуренции. Кстати, во всех рейтингах, оценивающих уровень развития конкуренции, Россия находится очень низко.
— Получается, что у государства нет реального желания что-либо менять, однако именно от него все ждут каких-то решительных действий?
— Действительно, образовалась очень опасная ситуация замкнутого круга. Разговоры о модернизации остаются лишь разговорами, потому что основная часть элиты в силу тех или иных причин в ней не заинтересована, и особенно в том, чтобы государство занималось только своими прямыми обязанностями. Перед Дмитрием Медведевым и тем президентом, который будет избран в 2012 году, стоит острейшая проблема формирования новой политической элиты и нового госаппарата. Сейчас предпринимается попытка реформировать министерство внутренних дел, это предложение часто критикуют, и действительно, оно достаточно сырое. Но трудно спорить с тем, что милиция стала органом, который системно занимается коррупцией. Президент, вроде бы просто меняя вывеску, выводит сотни тысяч работников министерства за штат, и с 1 января 2011 года в этой структуре будут работать полицейские. Вопрос в том, где взять новых людей, и это серьезный вызов для президента. Кадровая политика, политика внутри элит — главная, самая сложная проблема для него и тех, кто его поддерживает.
— Нет ли опасности, что и система образования, и рынок труда станут своеобразным слепком неэффективной структуры нашей экономики и в дальнейшем это помешает каким-либо преобразованиям?
— Это уже произошло. В 2008 году, когда началась острая фаза кризиса, стала резко расти безработица, что вызвало большие опасения. Мы же — эксперты, занимающиеся этой темой — сказали сразу: проблема не в безработице, а в занятости. Нужно стимулировать бизнес, развивать предпринимательскую инициативу, чтобы появлялись новые эффективные, высокооплачиваемые рабочие места. Но мы не использовали возможности, которые открыл перед нами кризис, а вместо этого законсервировали старую структуру рынка труда. Сейчас правительство рапортует о том, что безработица уменьшилась до докризисного уровня, и цифры это подтверждают. Но это означает, что ситуация, когда большая часть людей сидела на низкопроизводительных рабочих местах, получая мизерную зарплату и производя продукцию, которая мало кому нужна, сохранилась.
Теперь об образовании. Все, о чем мы говорим — диверсификация экономики, закрытие старых предприятий, — невозможно реализовать без серьезной системы переобучения и переквалификации. Служба занятости этой функции не выполняет, тем более что на бирже труда регистрируются только самые неквалифицированные и неконкурентоспособные. Для основной массы людей потребуется создать масштабную систему переобучения на базе вузов и техникумов. Тогда при помощи государства они смогут получить новые специальности, которые при условии свободы предпринимательской инициативы будут востребованы бизнесом. Ничего этого в нашем образовании пока не происходит просто потому, что со стороны экономики нет соответствующего запроса. Теперь преодолеть эту ситуацию будет намного сложнее, чем еще два года назад.
— Что сегодня происходит в так называемых моногородах?
— Моногорода — оборотная сторона недиверсифицированности, отсталости российской экономики. В своей базе она до сих пор советская, то есть ее основу составляют крупные предприятия и населенные пункты, выросшие вокруг них. Кризис ярко продемонстрировал, что многие из этих предприятий нежизнеспособны, ведь современная экономика — это экономика сферы услуг и малых предприятий, малого бизнеса, который и занимается всем, что связано с высокими технологиями и инновациями. Крупные предприятия здесь уже не играют центральной роли, хотя они все еще есть — например, специализирующиеся на сборке. Их, кстати, обычно выводят в менее развитые страны. И если до кризиса устаревшие производства кое-как выживали, то теперь они вообще не могут продать свою продукцию. Классический пример моногорода, хотя по формальным критериям он таковым не считается, это Тольятти. Конечно, за счет реализации программы утилизации автохлама завод увеличил производство своих отсталых по мировым меркам автомобилей. Но подобные программы не могут действовать долго. К тому же это задерживает модернизацию производства самого же АвтоВАЗа. Это предприятие находится в центре внимания правительства, поэтому оно получило огромные деньги, чтобы сгладить неблагоприятные социальные последствия кризиса. Однако таких моногородов у нас по стране не менее четырехсот и еще более тысячи монопоселков, о которых почти не говорят. Сейчас по крайней мере сто моногородов находится в ситуации, близкой к тому, что мы видели в Пикалево.
— Что с ними делать?
— Сейчас используется самый простой метод решения этой проблемы. Пока в бюджете есть деньги, их бросают на решение самых острых ситуаций. Однако реальных попыток активизировать предпринимательскую инициативу в моногородах нет. Интересный пример — Байкальск, где в 2008 году был закрыт целлюлозно-бумажный комбинат. Там проблема занятости была решена достаточно быстро. Малый бизнес, фирмы, связанные с туризмом, экологией помогли людям найти работу лучше той, что они имели на пресловутом ЦБК. Теперь они вряд ли захотят возвращаться на предприятие с вредными условиями труда. Данная ситуация представляется идеальной: монопредприятие закрывается, при этом у малого бизнеса есть все условия для развития, создания новых рабочих мест. Эти условия может помочь создать и государство, за счет налоговых каникул, льготных кредитов, безвозмездного предоставления помещений. Конечно, это возможно не везде. Есть небольшая группа моногородов, которые обречены. Но вопрос о том, как обеспечить их жителям приемлемые стандарты жизни, лежит уже в чисто социальной плоскости и не имеет отношения к экономике.
— И вновь мы говорим о том, что государство пока довольно неэффективно решает проблемы, стоящие перед экономикой. Кто же тогда будет создавать стимулы для бизнеса, проводить модернизацию?
— Здесь есть определенное противоречие. Государство в нынешнем его виде — главное препятствие для модернизации. Чтобы она действительно началась, придется менять существующий государственный аппарат, решать острую кадровую проблему, о чем мы уже говорили. Но для этого нужна реальная политическая конкуренция, активизация общественного гражданского контроля, включая и СМИ. И, конечно, необходимо пересмотреть функции государства в сторону их ограничения, сформулировать четкие требования к людям, которые будут работать в качестве чиновников всех уровней, а также перераспределить властные полномочия в пользу местного самоуправления. Это колоссальная задача, поскольку потребуется пересмотр межбюджетных отношений, налоговой системы, разработка программ переобучения и подготовки новых кадров: если в муниципалитетах появятся реальные деньги, требования к квалификации их сотрудников должны существенно возрасти. Все вместе это может в течение трех-четырех лет заметно повысить качество государственного управления.
